Франсиско Франко (Солдат и глава государства)

Я мог бы по памяти нарисовать карту местности, на которой развивались харамские события, - так отчетливо запечатлелись они с тех давних пор... Река Харама, текущая почти строго с севера на юг. Именно к ней было приковано пристальное внимание той и другой стороны. Вот синие стрелы, обозначавшие направления вражеских ударов, пересекли извилистую линию водной преграды. К 12 февраля мятежники завершили форсирование реки и начали пробиваться на Мората-де-Тахунья и Арганду. Сколько пришлось тогда поколесить по раскисшим глинистым дорогам - собирать и поторапливать резервы, укреплять стыки и фланги республиканских войск, помогать командирам бригад организовывать контратаки! Главную роль в этом памятном сражении, пожалуй, играли наши танкисты.

На одном участке десятикилометрового фронта противник бросил на позицию республиканцев несколько десятков итальянских танков. Дрогнули бойцы, помрачнело лицо командира пехотной бригады. А танки надвигались, поливая республиканские цепи свинцом своих пулеметов. Пришлось вызвать к месту боя быстрые и более мощные Т-26.

- Но пасаран! Но пасаран! - в возбуждении кричал тогда командир бригады.

Да, там, где появлялись республиканские танки, фашисты не проходили.

Грозно урча и содрогаясь от выстрелов своих пушек, двинулись вперед наши бронированные машины. Что могли сделать с ними итальянские танкетки, вооруженные пулеметами? Вот вспыхнула одна вражеская машина, задымила вторая, третья...

Бойцы выскочили из окопов, подбрасывая вверх свои пилотки и береты испанцы не могут скрывать эмоций! Да и нам, людям, давно привыкшим к боям, трудно было удержать свою радость при виде поспешного бегства итальянских интервентов с поля боя. Грудь распирала гордость за советскую боевую технику, за наших людей, для которых высшее благо - выручить товарища из беды.

Кстати сказать, в ходе Харамской операции республиканские танки, оснащенные пушками, добились полного господства. Итальянские машины, вооруженные лишь пулеметами, оказались против них совершенно бессильны.

Фашисты могли противопоставить Т-26 только немецкие противотанковые пушки, которых у мятежников было немало. Приходилось сначала подавлять их силами артиллерии, а затем уже пускать в прорыв свои машины. И все же наши танки понесли тяжелые потери.

Навсегда, наверное, запомнятся мне картины, когда наши машины врезались в атакующие цепи мятежников. Надо заметить, что на самых тяжелых участках фашисты пускали вперед марокканцев. Те шли в своих красных фесках, белых шарфах, в земляного цвета бурнусах, под дикие воинственные выкрики. Хотелось крикнуть им: "За что проливаете вы кровь, темные, обманутые люди?"

Эта кровь, как и все другие преступления, - на черной совести фашизма. В наиболее напряженные дни потери мятежников на фронте исчислялись тремя четырьмя тысячами солдат...

В ходе операции я понял, что мое место здесь, в войсках, где непосредственно куется победа. Поделился своими мыслями со старшим советником Центрального фронта Г. И. Куликом (Купером). Он согласился со мной. И вот я уже на командном пункте народного героя Испании Энрике Листера, назначенного командиром одной из первых дивизий Народной армии.

Как сейчас, вижу эту встречу с ним. Мятежники пристрелялись к его командному пункту, расположенному в пастушеском домике. В домик угодило несколько снарядов - засуетились санитары, забелели бинты. Потом начался пулеметный обстрел... А он стоит во дворике, подтянутый, в лихо заломленной фуражке, при галстуке, и изучающе посматривает на меня: как, мол, тебе нравится такая музыка? Не начнешь ли кланяться пулям?

Советником к Листеру шел я, надо заметить, с известным опасением. Укрепилась за ним репутация командира храброго, тактически грамотного, но не терпящего постороннего вмешательства и тем более какой бы то ни было опеки. Владея немного русским языком (Листер побывал в Советском Союзе, был бригадиром забойщиков на строительстве Московского метрополитена), он посылал к чертовой матери всех, кто под горячую руку совался к нему с неразумными советами.

- Не сработаешься, Малино, - предупреждали меня.

А я решил: "Сработаюсь". И теперь видел: Листер устраивает мне своеобразный экзамен.

Над головами, над чахлыми безлистыми кустиками посвистывают пули. Мы прохаживаемся с Листером от домика до дворовой изгороди, от изгороди до домика. У него вид человека, совершающего послеобеденный моцион, я тоже показываю, что пули беспокоят меня не более, чем мухи. Перебрасываемся короткими деловыми фразами... От домика до изгороди, от изгороди до домика... Начинает смеркаться. Будто невзначай рассматриваю на своем рукаве рваный след пули.

Я никогда не был сторонником показной храбрости и тогда, на командном пункте, понимал, что наша рисовка друг перед другом ни к чему. Но, что поделаешь, разумная осторожность могла уронить меня в глазах этого храброго человека.