Франсуа Вийон

Неплатежеспособному и бездомному школяру после всего этого не оставалось ничего иного, как расплачиваться с Тюр-жи звоном несуществующих монет и отказывать ему по завещанию право на занятие должности советника ратуши, право абсолютно мифическое, потому что для избрания в советники ратуши нужно было иметь статус буржуа, коим как раз Тюржи, в отличие от Вийона, располагал. Поэт сообщал, что говорит по-пуатвенски только для того, чтобы Тюржи не питал особых иллюзий относительно его платежеспособности. «Говорить по-пуатвенски» по тем временам означало не иметь постоянного жилья. Он не хотел признаваться, где ночует. Для сына Парижа область Пуату была страной, расположенной за тридевять земель…

Кабатчику Тюржи Робену
В уплату долга передам
Права на должность эшевена,
Но пусть меня отыщет сам!
Рифмую с горем пополам
Каким-то слогом деревенским, —
Должно быть, вспомнил я двух дам
С их говорком пуатевенским[69].

ВИНО И ГЛИНТВЕЙН

У Тюржи и его коллег пили и хорошее вино, и плохое. Все зависело от хозяина, клиентуры да и времени года. Дело в том, что хранилось вино недолго, и то, что пили после ярмарки Ланди в ожидании нового урожая, сильно уступало по качеству тому, что пили зимой, когда вино еще сохраняло всю свою крепость. Первые сорта вин, поступавших на столы и подмостки парижских таверн, доставлялись туда в сентябре и особенно в октябре из окрестностей; назывались они «винами Франции», причем в XV веке, до их вырождения в XVII и XVIII веках, считались весьма приличными винами. Попадались среди прочих и вина из Конфлана, Витри, Флери-ле-Кламар, из Фонтене-су-Банье, переименованного впоследствии в Фонтене-о-Роз, из Монтрёй-су-Буа. Это были отвратительнейшие вина. Очевидно, именно их имел в виду Вийон, когда говорил в «Большом завещании» о вине, предназначенном для варки волчьих голов — то есть чего-то еще менее съедобного, чем «мясо для свинопасов», — великодушно завещанных капитану парижских лучников… В плохие годы в этих местах изготавливали легкие, с малым содержанием спирта, очень кислые вина, которые, чтобы несколько улучшить вкус, пропускали через мел. Вийон в насмешку оставил десять мюидов такого вина буржуа Жаку Кардону. А когда год выпадал солнечный, то в тех местах делали либо достаточно крепкое белое вино, либо темно-красное вино морийон, продиравшее даже луженые глотки и оставлявшее неоднозначные воспоминания на языках знатоков.

Из винограда, который собирали на склонах холмов, расположенных на юго-западе от Парижа, вино получалось лучшего качества. Большое количество вина поставлялось в парижские таверны из Кламара, Медона, Ванва, Исси. Оно стоило от пяти до шести экю за мюид, тогда как вино с соседних равнин стоило от двух до четырех экю.

Все это вызывало у клиентов не только приятное чувство опьянения. Однако при такой цене — и к тому же в кредит — завсегдатай мог пить круглый год. Общую картину дополняли таланты некоторых трактирщиков, которые, когда вино было слишком уж скверным, так или иначе его перерабатывали. Они смешивали разные сорта вин, добавляли воды, крепили, добавляли в вино сахар либо мед. Так, в частности, поступил в начале 1460 года суконщик Анри Жюбер, весьма известная и в своем квартале, и в ратуше личность, человек, чей особняк стоял как раз на Гревской площади, в двух шагах от ратуши. Жюбер договорился с Реньо де Бланки, суконщиком из Амьена, о том, чтобы привезти в Париж четыре мюида вина неизвестно из каких мест. Небольшая сделка между двумя суконщиками, выходящая за рамки обычных коммерческих связей? Маловероятно. Четыре мюида наверняка предназначались для личного потребления: два мюида для Амьена и два — для Парижа. Система цехов, ставившая провинциалов в невыгодное положение при использовании речных путей, благоприятствовала таким сделкам, когда принадлежавший к цеху парижанин за плату либо даром позволял пользоваться своими прерогативами «чужаку», чаще всего компаньону или коллеге. Два вышеупомянутых суконщика понимали друг друга как никто. Однако в этом конкретном случае вино в распоряжение «французской компании» не поступило. Все вино было доставлено парижанину Жюберу. И вот такая незадача: вино оказалось одним из наихудших. И тогда два друга решили его продать. Чем пить плохое вино, лучше уж вернуть затраченные на него деньги. А поскольку у жидкости был «слабый цвет», Жюбер поручил своему другу Бланжи сделать его погуще: речь шла о том, чтобы вино «подкрасить и приготовить». Предполагалось, что тогда его будет проще продать.

Покупателем оказался трактирщик Жан де Мезьер, человек, либо сам обладавший задатками опытного дегустатора, либо имевший неплохих дегустаторов среди своих клиентов. Едва отведав вина, он тут же явился к городскому и королевскому прокурору Жаку Ребуру. Старейшина торговцев назначил экспертов. И те вынесли категорический приговор.