Франсуаза, или Путь к леднику

Поразительно даже не то, как быстро забывается, – поразительно, как быстро перефантазиру-ется все. Теперь уверены, что была она отличницей. Да никогда она не была отличницей. Обычной хорошисткой была, с тройкой по химии в аттестате. Математику, да, знала на отлично, а расставлять коэффициенты в формулах, страшно вспомнить, химических реакций она так и не научилась. И теперь, когда Люся Бабенко сказала ей: «Ну ладно, Дин, все же знают, что тебе проще других было», Дина чуть не поперхнулась. Это ей проще? Это потому что родители в той же школе работали – поэтому проще? Ничего себе проще! Постоянно помнить, чья ты дочь.

Весь класс геометрию проматывал, коллективная ответственность, и никто персонально не виноват, промотали, и хрен с ней, с геометрией, – и только Дина Щедрина одна должна была просить прощения у Тамары Сергеевны, не извините меня, а самое настоящее прощение просить, потому что, прежде чем стать Тамарой Сергеевной, была она тетей Томой, сколько помнит Дина себя, и другом родителей, и, когда Дина урок прогуляла, ее участие в общем прогуле интерпретировалось не иначе как личное предательство, как удар ножом в живот Пифагора. «И ты, Диночка, с ними? И ты смогла? А ведь я любила тебя, я в тебя верила…»

Каково быть дочерью учителей?! Одно хорошо – дома ее никогда не наказывали, даже не ругали почти, зато в школе, по отвратительному учительскому выражению, спуска не было ей – от родного отца (на уроке истории) или родной матери (на уроке биологии) можно было запросто схлопотать в дневник строгую запись, и это при том, что ее дневник родители никогда не проверяли и даже не подписывали. Однажды Василий Аркадиевич – а в стенах школы ей было запрещено называть его папой – усмотрел в легкомысленном поведении обитателей последних парт коллективный заговор – у всех шестерых отобрал дневники (Дина всегда сидела за последней партой) и настрочил твердой рукой каждому замечание типа «мешал учителю вести урок». Дине всегда казалось глупым адресовать замечания самому себе, и на этот раз, видя, с какой серьезностью пишет родитель в ее дневнике, не выдержала и засмеялась. Василий Аркадиевич разгневался не на шутку, он выставил дочку за дверь, употребив сакраментальное «Вон!», и это был единственный случай, когда он выгонял кого-либо из класса.

Вот и прошлый, и позапрошлый раз она находила много причин не идти, но шла (с трудом решив идиотскую проблему, что надеть, дабы не удариться в крайности).

После ресторанчика некоторые пошли добавлять в кабачок подешевле.

Дина подвозила Сему до дома, им почти по дороге.

Она единственная, кто прикатил на машине. Просто она всегда за рулем. Всегда за рулем и никогда не пьет.

– Надо же, отличница, говорит. Забыла, как мне подсказывала у доски.

– Динка, тебя все любили в классе, не помнишь?

Раньше он говорил о себе. Не за всех.

А врагов у нее действительно не было.

– Вон, даже место в честь тебя выбрали. Сначала хотели на Некрасова или Садовой.

– А я при чем?

– Ну как же. Вот придет Дина Щедрина. А давайте на улице Салтыкова-Щедрина. Вот и собрались.

– Чушь какая, – Дина сказала.

Знала, что ему не нравится ее теперешняя фамилия. А ей нравилась. Адмиралова.

Довезла до Съезжинской. Он спасибо сказал. Взялся за ручку дверцы, помедлил.

– Ты смотри. Если с кем-нибудь или с тобой, мало ли. Бывают проблемы. Вдруг помогу.

Сам себе помочь не мог столько лет. Вот уж кто больше всех изменился, и не в худшую сторону, подумала Дина. Улыбнулась:

– Всё хорошо.

И неожиданно для себя выдала:

– Есть проблема. Межпозвоночная грыжа.

– Это не по моей части.

– Думаю, по твоей. Грыжа у мужа.

– Я психотерапевт, Дина. Грыжа – к остеопатам.

– Ну да…

– А у тебя лично нет проблем?

– Ревность.

– Это ближе к теме. Но кто ж из нас не ревнивец? Ревность – дело обычное.

– А ты удивишься, если я скажу, какая у меня ревность.

– Я ничему не удивляюсь. Мужа ревнуешь? И кто она, твоя соперница?

– Она – межпозвоночная грыжа. Я ревную мужа к его собственной болезни. Очень сильно ревную.

– Ах вот оно что… Расскажи-ка поподробнее.

– Мой муж влюблен в свою межпозвоночную грыжу. У них непростые отношения. Что-то вроде любви-ненависти. Он с ней разговаривает, ссорится, мирится. Он может о ней часами рассказывать, когда его никто не просит об этом. Все его мысли – о ней.

– По-видимому, грыжа доставляет ему страдания.

– Даже когда она не доставляет ему страданий, все его мысли о ней, любимой. Без нее он сам не свой. Словно брошенный. Он сам ее провоцирует на обострение. У него потребность в ее проявлениях. Он ее лелеет, нежит. Если ты недооцениваешь уникальные качества его грыжи, считай, что ты его недоброжелатель.

– Ты не преувеличиваешь? Обычные капризы, а ты принимаешь их за сложное чувство, нет?

– Он дал ей имя.

– Грыже?

– Ее зовут Франсуаза.

– А почему французское?

– Тебя удивляет, что оно французское, а то, что он вообще грыжу назвал женским именем, тебя нисколько не удивляет?

– Но ведь женским все-таки… Вот если бы мужским… Извини, это шутка. Неудачная шутка.