Франц, или Почему антилопы бегают стадами

Глаза у него превратились в узкие щелочки. Не говоря больше ни слова, он положил мою руку с тлеющим окурком на седло велосипеда и ну дубасить по ней метлой. Прям ручкой метлы! Молотил до тех пор, пока я не бросил окурок. Потом отпустил руку и затоптал искры на полу. Я чувствовал, что наделал глупостей по самое некуда, и старался не смотреть на Эрйылмаза. Через минуту помещение стало наполняться десятиклассницами и десятиклассниками, велосипедами и болтовней. Десятиклашки всегда приходили первыми и всегда группами по три, по четыре, чтобы до географии успеть рассказать друг другу, сколько всего они сделали в эти выходные первый раз в жизни (в первый раз дали денег шарманщику на вокзале, в первый раз прогуляли до часа ночи, в первый раз от начала до конца прочли экономический раздел в воскресной газете и т. и.).

Эрйылмаз принялся с педантичной тщательностью заметать произведенные мною бычки, пока какой-нибудь прохиндей, которому грозило остаться на второй год, не надумал заложить меня директору. Что ни говори, сердце у него было золотое, черт бы его побрал.

– Вы сумасшедшая стальная болванка, Эрйылмаз. Вам уже кто-нибудь об этом говорил?

– Черт, Франц, ты совсем себя распустил, ты…

– Чем вы целый день занимаетесь в «кубике»? Который год задаю себе этот вопрос.

– Мышам головы отрываю.

– Следующий раз я вас точно сделаю в нарды, метельщик. Даже не сомневайтесь.

– Иди к черту, Франц!

Один за одним, как коровы в хлев, в ворота заходили гимназисты и толпились в велогараже.

Я постоял немного – потом почувствовал боль.

Металлическая ручка

Я протолкнулся через толпу, взбежал по лестнице, заскочил в туалет и сунул под кран распухшую руку Левую. Я левша. Сердце стучало в самых невероятных местах. Голова кружилась. Я посмотрел на свое лицо в зеркале, увидел детский пушок на двадцатилетием подбородке, и голова закружилась еще сильнее. Я закрыл глаза и досчитал до двадцати. Потом шагнул к кабинкам, чтобы обмотать избитые пальцы туалетной бумагой, услышал звонок на занятия, наступил на шнурок от ботинка (как же иначе), попытался сохранить равновесие, вместо этого подвернул ногу и влетел носом в дверь кабинки. (Вечно я сую его куда не следует.)

Поднявшись, я осторожно ощупал переносицу и невольно подумал, что будет, если меня засунуть в ракету и отправить на Луну за пробами минералов из метеоритного кратера. Я бы взмыл стрелой в небо, отстучал Хьюстону пару бестолковых сообщений про солнечный ветер и вид из лобового стекла, и полетел, полетел… Вглубь Вселенной, прямехонько в черную дыру. Нельзя сказать, чтобы эта мысль подняла мне настроение.

Переведя дух, я отряхнул пепел с одежды и поковылял в класс.

На урок опоздал. Все девятнадцать или двадцать моих одноклассников уже сидели за партами. Я не знал, как их зовут. Столько раз менял классы, что они у меня все перемешались в голове. Это были просто одноклассники, одноклассницы, парень А, парень Б, девчонка А, девчонка Б… У доски стоял до времени поседевший учитель политэкономии Гонсалвес. Он обратил на меня свой печальный взор и, заметив, что я хромаю, участливо улыбнулся.

– Франц, вам следует меньше драться по выходным, тогда вы будете приходить на занятия вовремя.

У Гонсалвеса была своя собственная логика.

– Само собой, шеф, – ответил я.

Он посмотрел на меня сияющими глазами.

– Прочтите Эпиктета.

Я сказал, что прочел бы Эпиктета, да только мне не хочется.

– У него есть замечательные высказывания об истинном преуспеянии, которое достигается усердием и самоограничением.

– Именно поэтому я и не хочу его читать.

Я собирался сесть за парту.

– Минутку, Франц.

Гонсалвес полез в папку и подал мне записку с моим именем и каракулями нашего классного руководителя Вульшлегера – приглашение на индивидуальную беседу для «прояснения ситуации». Мне предписывалось завтра явиться к нему в учительскую. Я пошел на свое место.

Гонсалвес приступил к своим учительским обязанностям. Я слушал, что он говорил, и записывал детским праворуким почерком, пока у меня не кончились чернила. Тогда я отодрал пакетик с испанской травой, приклеенный липкой лентой у меня под партой, и принялся сворачивать на коленях косяк.

Утро понедельника прошло непродуктивно, но занятно. Я поразмышлял о том о сем, с удовольствием повалялся под кустом бузины у пруда, наблюдая за стрекозами, водомерками и муравьями, затем, ободренный их деловитостью, зашел в библиотеку и переставил несколько книг на полках. В обед встал в очередь у кофейного автомата, и в два часа вошел в класс следом за женщиной возрастом где-то между двадцатью и пятьюдесятью. Подсунул себе под зад стул, а женщина тем временем положила в правый угол стола свою папку, как это делают учителя.

– Это еще кто? – послышался шепот.

Просто незнакомая мне женщина, подумал я. Она была невысокая, широкая в бедрах, с табачного цвета волосами и бледной кожей. Одета в костюм пастельных тонов, а на шее – галстук, пестрый, как ботанический сад. Оценив это буйство красок, я пришел к выводу, что имею дело с непредсказуемым человеком.