Франц Кафка

Подмеченные массой свойства – слова, повадки, события – иные, чем слова, жесты, события, подмеченные отдельными лицами. Однако в успокоительной мощи огромной людской массы и кругозор отдельного человека меняется. Тип вроде Швейка, например, самым счастливым образом капитулирует перед массовым мышлением. У Кафки тут, возможно, намечаются конфликты. Ср.: «Он живет не ради своей личной жизни, он мыслит не ради своего личного мышления. Ему кажется, будто он живет и мыслит, подчиняясь понуждению некоей семьи». («Как строилась…»)[207].

«Ему все дозволено, только себя забыть не дано» («Как строилась…»)[208]. Правда, от тьмы прожитого мгновения ускользает тот, кто входит в образ. Кафка, однако, от этой тьмы не бежит, он ее проницает. Но для этого ему приходится глубоко вдыхать малярийный воздух наличного бытия.

Революционная энергия и слабость – это у Кафки две стороны одного и того же состояния. Его слабость, его дилетантизм, его неподготовленность – революционны. («Как строилась…»[209]. Кафка говорит, что всегда чувствовал Ничто «своей стихией». Что он под этим подразумевает? Творческое безразличие? Нирвану? («Как строилась…»)[210].

«Даже мокрице нужна довольно большая щель, чтобы скрыться», а вот для его разысканий, наблюдений, «работ вообще никакого места не требуется, даже там, где даже крохотной щелочки нет, они, вживаясь друг в друга, могут жить несметными тысячами» («Как строилась…»).

Обезьяна, бьющаяся головой в дощатую стену («Сельский врач»), «его путь по жизни прегражден его собственной лобной костью», зарываться лбом в землю («Как строилась…»).

Для мотива превращения чрезвычайно важно, что оно вершится у Кафки с обеих сторон: обезьяна превращается в человека, Грегор Замза – в животное.

«Отчет для академии»: бытие человека здесь предстает просто как выход. Похоже, более основательно нельзя было поставить оное бытие под сомнение.

«В замкнутости своего символического содержания сопоставимы со сказками и мифами», – справедливо замечает Хельмут Кайзер о произведениях Кафки.

Если у Жюльена Грина главный, всех персонажей обуревающий порок – это нетерпение, то у Кафки это леность. Люди передвигаются у него, словно во влажном, наполненном тяжелой духотой воздухе. Присутствие духа – это то, что меньше всего им свойственно. Особенно явно это проступает в женских образах, тут есть прямая связь между леностью и готовностью вступить в половые сношения.

* * *

Ниже записываю рад важных соотнесений между «Созерцанием»[211] и более поздними произведениями Кафки.

«Смотреть на других взглядом животной твари» – здесь это выражение «последнего замогильного покоя»[212].

Платья, на которых, особенно на роскошной отделке, пыль лежит таким толстым слоем, что от нее уже не избавиться, а в конце концов и лицо, «всеми уже виденное и перевиденное и порядком поизносившееся»[213].

Купец заявляет: я «несусь, как на волнах, прищелкиваю пальцами обеих рук, треплю по волосам встречных детишек». Ребячливый ангел: «Летите прочь». И вообще здесь местами чувствуется «Америка»[214].

«Полностью выбыл из своей семьи»[215]. Сразу после этого начинает создаваться впечатление, будто рассказчик превращается в лошадь.

«Тоска»: рассказчик бегает по ковровой дорожке своей комнаты, как «по скаковой дорожке»[216]. А затем является главный герой рассказа, ребенок-привидение. – Человек, которому пришлось «пригнуть голову под лестницей»[217].

В «Отказе» девушка старомодно одета. Старомодное движение «плавно покачивающегося автомобиля»[218]. Лошади своим шумом заставляют усталого человека «откинуть голову»[219]. «В назидание наездникам» опять-таки акцентирует внимание на скаковой дорожке, но при этом, как кажется, рассказчик хочет взять и саму эту дорожку, и лошадей под защиту от деляческой суеты ипподрома.

«Само собой, все во фраках»[220] – то бишь анонимные люди-никто. /Так же и палачи в «Процессе»: «Я тут по праву в ответе за все – за каждый стук в дверь»./[221]

/«Разоблаченный проходимец» – этюд к помощникам./[222]

«Соседние страны могут лежать так близко, что будут видеть друг друга»[223].

Заметки 3

/Двуликость кафковского страха: как его интерпретирует Вилли Хаас и как этот страх через нас проходит. Страх – это не, как боязнь, реакция на что-то, страх – это орган./

/«Непроницаем был мир всех важных для него вещей»./

Имена у Кафки как конденсаторы содержаний его памяти. Противоположность ассоциативной манере письма. Имена в народной литературе – значение Йозефа К.

Для Кафки это вроде его «Книги о Фаусте». Различие в полагании целей; различие в развязке. И в итоге же от фаустовского немного остается. И это творение, как и все кафковские, скорее о поражении и неудаче. «Как ни делай – все не так». Но в этой неудаче, где-то в самом осадке ее, на самом донном слое животной твари, в крысах, навозных жуках и кротах, готовится и зреет новое понимание человечности, новый слух для новых законов и новый взгляд на новые отношения.