Франц Кафка не желает умирать

На него навалилось чувство страшной подавленности, какой он не знал уже несколько месяцев. До этого все его мысли занимала борьба, которую он вел за спасение друга, вдохновляя на действия и поступки. Миссия, которую он сам себе определил, не допускала ни малейших приступов слабости, требовала сосредоточить все силы, позабыть о боли, сожалениях и тоске. «Вы сражаетесь с врагом гораздо сильнее вас», – встревожился Хоффман, составив полную картину пораженных органов. Но он никого не слушал и безрассудно делал свое дело, вразрез со всеми основами, которым его учили на факультете, но вместе с тем и во имя этих самых основ. «Напрасный труд! – продолжал Хоффман. – Не мешайте ему, пусть упокоится с миром, а вы берите Дору и уезжайте! От всего этого в конечном счете можно сойти с ума».

Может, на каком-то жизненном этапе идеи начинающего врача под властью всемогущего знания и неодолимой силы идеалов возраста подталкивают его к мысли, что ему позволено попрать силы природы, и только после долгих лет практики он набирается ума, склоняется перед неумолимым роком и называет опытом то, что в действительности лишь является слабостью в виде отказа от дальнейших попыток?

В конце концов он уступил мольбам и с болью в сердце ввел последнюю дозу морфина.

И в тот самый момент, когда медленно надавил на поршень шприца, Кафка прошептал:

– Да, так хорошо, но… больше, больше, вы же сами видите, что не действует.

Он сделал, как его попросили.

– Не уходите… – взмолился друг.

– Я не ухожу, – попытался успокоить его Роберт.

– Нет, я сам с вами расстаюсь, – едва слышно промолвил Кафка и закрыл глаза.

Через несколько минут распахнулась дверь. В палату вбежала Дора. В руке у нее красовался принесенный из деревни букет цветов. Машинальным движением она поднесла его под нос возлюбленному, будто уверовав, что их аромат придаст ему сил. И невероятное действительно случилось, прямо у Роберта на глазах произошло настоящее чудо: от прикосновения цветов больной приоткрыл веки и в последний раз посмотрел на Дору.

Франц Кафка угас.

«Убейте меня, иначе вы убийца!» Неужели ему когда-нибудь удастся забыть, как он давил на поршень шприца, якобы стараясь избавить друга от боли, но в действительности лишь подталкивая его к грани между жизнью и смертью? Неужели этот мысленный образ когда-либо перестанет его донимать? Неужели из памяти сотрется постепенно сходящая с лица гримаса боли, уступающая место маске исступления, которая все больше лучится миром и покоем по мере окончательного угасания дыхания жизни?

«Убийца», – повторяет про себя он. Знай об этом твоя пассажирка, плюнула бы тебе в лицо. А потом распахнула бы дверцу и выпрыгнула из машины на полном ходу. А то и резко дернула бы руль, увлекая «Ворнхолл» в кювет.

В Праге он расскажет близким Франца обстоятельства его кончины, это его долг. На медицинском факультете его обучили очень многим вещам, но такого предмета, как приносить другим дурные вести, в программе не было. Какими словами из обычного словарного запаса выразить боль утраты? Пока машина глотает километр за километром, он перебирает в голове перечень выражений сочувствия, которые можно будет произнести. Но ни одно из них по своей силе и искренности несоразмерно масштабу трагедии, которую представляет потеря такого человека – в его собственных глазах, в глазах матери, отца, сестры и всего человечества, в чем у него нет ни малейших сомнений.

В воскресенье в его дежурство в центральной больнице Будапешта глубокой ночью скончался пациент. А поскольку будить помощника врача было неудобно, он сам взял на себя труд сообщить семье и вскоре оказался в нескончаемом коридоре, из глубины которого ему навстречу шел какой-то человек примерно его возраста. Неоднократно сталкиваясь с ним в отделении, Роберт догадался, что это сын покойного. Молодой человек наводил у персонала справки, интересовался расписанием обхода врачей, требовал то принести графин с водой, то одеяло, то сменить повязку. В ярком свете электрических ламп они шагали навстречу друг другу: сын решительно, а сам он склонив голову и обдумывая слова, чтобы они звучали достойно, искренне и человечно. Но на деле смог произнести одну-единственную фразу: «Он умер».

Когда на следующее утро Роберт в волнении признался заведующему отделением, что перед лицом свершившейся трагедии оказался совершенно беспомощным, профессор ответил: «Ничего, парень, со временем научишься!» Но он опасался, что это у него никогда не получится.

В разговоре с матерью и Оттлой он постарается воскресить в памяти самые трогательные последние слова усопшего и рассказать, как он был добр перед тем, как впасть в агонию. «Знаете, еще накануне он с нами смеялся, работал и правил гранки своего последнего произведения».

«А о нас говорил?» – «Постоянно, то и дело рассказывал, как вы любили похохотать, вспоминал ваши воскресные обеды». – «А об отце?» – «И об отце, конечно же, особенно как они играли в карты». – «Он страдал?» – «Нет». – «Это ведь самое главное, чтобы ему не было больно».