Франц Кафка не желает умирать

– Вы уже решили, чем займетесь в будущем? – спросил его Макс, когда они столкнулись у решетчатых кладбищенских ворот, когда рассосалась толпа, под выстроившимися в ряд кипарисами, гнувшимися к земле на ветру. До этого Брод успел поговорить с каждым участником траурной процессии. Роберт в это время поддерживал Дору после того, как она рухнула на гроб под изумленные возгласы присутствовавших. Вместе с одним из могильщиков они унесли ее подальше от посторонних взглядов. Вскоре ему на помощь пришли Оттла с Валли, тем самым дав возможность попрощаться с другом. Когда у могилы пошел мелкий дождь, ему на ум пришли слова Франца:

«Я – моя собственная могила, без малейшего изъяна в виде сомнений или веры, любви или ненависти, тревоги или мужества. Во мне живет лишь смутная надежда, хотя жизни в ней не больше, чем в надгробных надписях».

С Бродом они виделись месяц назад, когда Франц еще не покинул этот бренный мир, и с тех пор больше не встречались. Макс поспешно отправился в санаторий в Кирлинге, ответив на мольбы Доры: «Если хочешь увидеть Франца в последний раз, не тяни». А сейчас они столкнулись у кладбищенских ворот и обсуждают будущее.

– Буду дальше жить своей жизнью, – наконец ответил Роберт.

– Будто ничего не случилось? – спросил Брод.

Ну конечно же нет. Случилось нечто из ряда вон выходящее, событие, которым отныне будет отмечена вся его жизнь. Он был растерян. Его и до этого нельзя было назвать решительным молодым человеком, который точно знает, куда идет, и изучает медицину, с планом сделать университетскую карьеру либо же стать достойным продолжателем потомственной врачебной практики. Он всегда плыл по воле событий. Но после встречи с Францем в Матлярских горах понял, что обрел под ногами опору и определил для себя свой горизонт.

– …который затмевает собой все остальные горизонты? – предположил Брод.

Но и открывает множество других. Близкое общение с таким столпом мысли пошатнуло все его верования. Да и как иначе могло подействовать столкновение с такой глыбой гуманизма и ума? Память об этом человеке и отголоски его творческого наследия, вполне естественно, будут влиять на каждую его мысль. Единственное, теперь у него была надежда в них разобраться. Когда тебе еще нет и двадцати пяти, время для этого, пожалуй, еще есть…

– Двадцать пять лет! – воскликнул Брод, благосклонно пожав плечами. – Чтобы во всем разобраться, у вас впереди вся жизнь! И вы наверняка правы. Быть рядом с Кафкой, даже в таких обстоятельствах, – привилегия, которая будет озарять вас своим светом до скончания дней.

Как только речь заходила о Франце, Брод превращался в читающего проповедь священника.

– Может быть… Я, по крайней мере, на это очень надеюсь.

В действительности же Роберт ни во что такое не верил и в глубине души полагал, что жизнь теперь потускнеет и лишится страсти, сведясь к банальной серости. Вскоре ему придется вернуться к учебе, вновь зажить рутинной жизнью студента медицинского факультета и подчиниться установленному порядку, довольствуясь посещением больниц в маскарадных белых халатах, серенадами профессоров, нескончаемыми ночами дежурств, книгами по анатомии и обществом пораженных той или иной болезнью тел – либо еще живых, либо уже лишенных плоти на столе для вскрытия трупов.

– А вы знаете, – с улыбкой вклинился в поток его размышлений Макс, – как Франц описал вас в письме, когда впервые рассказал о своем новом друге?

Роберт почувствовал, что его щеки залились румянцем.

– Поскольку эти строки произвели на меня неизгладимое впечатление, я процитирую их по памяти: «Молодой еврей из Будапешта, весьма амбициозный, умный, прирожденный врач, сторонник антисионизма, своими учителями считает Иисуса Христа и Достоевского».

Они расхохотались.

– А вы теперь что намерены делать? – спросил Роберт, утомившись играть роль мишени для допросов.

Брод ответил, что торопиться тоже не будет. Сначала придет в себя после этого тяжкого испытания – смерти лучшего друга на протяжении двадцати лет, само присутствие которого вдохновляло и поддерживало его в писательских начинаниях, вдохновляло и поддерживало в нем саму жизнь. Учитель, наставник и пример для подражания, в его представлении, неотделимый от его творений, служил вместилищем целого мира, с одной стороны, замкнутого на себе, с другой – открытого для бесконечности. Да, в тот прискорбный день во вселенной погасло подлинное небесное светило.

– А вы, стало быть, считаете своим долгом сделать так, чтобы от этой умершей звезды и дальше исходил свет? – не без иронии бросил Роберт.

– Да, – ответил Брод, сознательно не замечая скрытую в вопросе насмешку.

Его не покидала надежда продолжить дело, начатое много лет назад, когда с его помощью в издательстве его друга Эрнста Ровольта вышел первый сборник новелл Кафки.