Франц Кафка. Узник абсолюта

Но давайте продолжим! Когда К. вошел в дом, он сразу же почувствовал, что здесь его не рады видеть – домашние дела были в разгаре: мытье полов, стирка одежды, кормление ребенка. Хозяева, правда, разрешили ему немного поспать, а потом выставили за дверь. «Молчаливый человек, тугодум, с квадратной фигурой и таким же квадратным лицом», – пришло ему в голову. «Ты не можешь оставаться здесь». Конечно, с евреями не всегда обращались так откровенно грубо или с использованием законных уловок. Все происходило под действием неизбежного закона естества, без чувств, по принуждению. «Нам не нужны никакие гости». К. апеллировал к тому, что они сами пригласили его, что он приехал сюда занять должность сельского землемера. Была ли правда в этой истории приглашения, или К. сам придумал ее, но в этом месте роман обретает новый поворот – вновь возникает параллель с еврейским вопросом. Здесь, в первой главе, простой человек из народа дает свой ответ, который более или менее соотносится со стихийным антисемитизмом: «(Хотят ли они)… этого я не знаю. Если тебя в действительности пригласили, возможно, ты здесь и нужен, – но это исключение, а мы, маленькие люди, просто следуем правилам, и за это нас не следует винить». К. пытается заговорить с девушкой, находящейся в комнате, но «тотчас же рядом с ним возник один из парней и начал тащить его к двери, молча, но со всей силой, будто не было никакого другого способа выразить свое отношение. Старику понравилась эта сцена, и он начал хлопать в ладоши. И даже кухарка стала смеяться вместе с детьми, которые подняли сумасшедший визг». Эта сцена, отражающая вечный удел еврейского народа, выглядит как беспристрастная иллюстрация к высказыванию: «В любом случае евреи должны быть заклеймены». Никаких аргументов не возникло в дебатах по еврейскому вопросу, и мир вместе с нами постановил: «Молча – если нет никакого другого способа заставить их понять».

Враждебная деревня делится Кафкой на две части – собственно деревня и доминирующий над ней замок. Для того чтобы поселиться в деревне, герою требуется разрешение замка. Но замок выступает против него – так же как крестьяне поворачиваются к нему спиной. Замок, выражаясь особым символическим языком романа, стоит на страже божеского, деревня и крестьяне выражают интересы «матери-земли». К. привлекают женщины – с их помощью он надеется войти в крестьянские семьи и обрести твердую почву под ногами. Таким же средством возвращения к земле является его труд. По мере того как герой знакомится с местными девушками и с характером своей работы, он начинает думать, что выиграл эту игру, и тешит себя мыслью, что совсем скоро сможет разгуливать по окрестностям среди местных жителей и никто не сможет отличить его от них. Весь отрывок наполнен иллюзорным духом психологии ассимиляции: «Только как сельский труженик, отдаленный от благородных обитателей замка, он мог рассчитывать на то, чтобы там его признали. Те люди, которые были так подозрительны к нему, будут разговаривать с ним, когда он придет, не как друзья, но как его односельчане, и однажды он станет неотличим от Герштакера или Лайзмана, и это произойдет очень быстро, все от этого зависит – и тогда все дороги и все пути будут ему открыты в один момент». Размышления К. следуют семейной традиции: постигать Бога посредством человеческой общности, укреплять свою веру через срастание с естественными формами жизни. Но К. мог объяснить эту загадку лишь рационально – на деле вжиться в эту атмосферу (в чужом окружении) он до конца не мог. «Я живу здесь довольно долгое время, и до сих пор чувствую свою отчужденность, – жаловался он школьному учителю. – Я чужой и для крестьян, и для обитателей замка». – «Между крестьянами и замком нет никакой разницы», – поправил его школьный учитель. И затем снова звучит, как парафраз известного высказывания, цитата из псалмов: «Как мы можем петь песню Господина в незнакомой земле!»