Франц Кафка. Узник абсолюта

Распростерши изящные крылья,

Рядом с нами стрекозы летают.

Купающиеся в воде и сидящие у раскаленной солнцем стены,

Мы им кажемся скалами.
Над нами тянется дорога,
Покрытая белой известковой пылью.
На винограднике висят обильные гроздья, приветствуя нас.
И спускающаяся прохлада ласкает, как нежная женщина.

Наши тела покрывает загар щедрого солнца,

Но души, дорогой друг, не знают мира и довольства,
И их потрясают мысли и слова.
И хотя нас окружает красота,
Мы знаем, что недалек тот день,
Когда нас согнет безжалостная ноша[14].

Годы, проведенные мной на службе в почтовой конторе, на протяжении которых я писал «Тихо Браге», смутно запечатлелись в моей памяти, и я с трудом припоминаю детали. Все они втиснулись в брюхо подсознательного. Хотя, возможно, эти детали могут всплыть снова. Все, что осталось, – это сочувствие к неосознанному страданию рабочих людей, которые выполняли нудную, неинтересную работу, страданию, которое достигло фантастической степени в «системе Тейлора» и в конвейерной системе. Как вообще можно было ограничить эти мучения? Возможно, нам оставалось только мечтать об этом – уменьшить эти невообразимые страдания, – потому что в реальности они превосходили предел человеческого сопротивления и, к несчастью, и человеческой деградации. Я с полным одобрением относился к такому решению социальных проблем, которое предлагало равномерно распределить бремя труда между людьми, но мой собственный опыт подсказывал мне, что настоящая проблема лежит гораздо глубже – в вопросе радости труда, в проблеме счастья работы, собственного ремесла. Возможно, я скажу об этом еще несколько позже.

Однажды я после многолетнего перерыва пришел в страховую контору на Поржичской улице, где работал Франц Кафка. Как часто я приходил сюда его повидать, ходил с ним по пустым гулким коридорам. В тот раз я говорил с одним из руководителей, который одно время работал с Кафкой. Этот господин сказал мне, что Франц Кафка был любим всеми, у него не было ни одного врага. Его верность долгу могла служить примером, работал он чрезвычайно добросовестно. Господин подчеркнул, что Франц Кафка решал вопросы, становясь на позицию оппонента. (Здесь очень уместно заметить, что его начальник не мог знать о том, что Кафка потом станет всемирно известен.) Еще он сказал, что в облике Франца была некоторая наивность, и рассказал мне историю, очень характерную для Кафки. «Однажды он пришел ко мне в тот момент, когда я ел бутерброд с маслом. «Как ты можешь есть этот жир? – спросил он. – Лучшая пища – это лимон». Отдел, в котором работал Кафка, занимался изучением методов предупреждения несчастных случаев и классификацией различных степеней риска.

Сам Кафка никогда не хвалил себя и не говорил, что прекрасно работает. Между тем его начальство очень хорошо отзывалось о его работе. Франц же всегда отмечал прекрасные знания и «одаренность» своего начальника – Маршнера – с восхищением и энтузиазмом.

Когда Кафка видел рабочих, покалеченных в результате несчастных случаев, его терзали муки совести, словно он сам был в этом повинен. «Как скромны эти люди, – однажды произнес он, широко раскрыв глаза. – Они приходят к нам с просьбами, вместо того чтобы взять приступом здание института и разнести его на мелкие кусочки, они приходят и просят».

В ежегоднике несчастных случаев института за 1909 г. помещена статья, которую Кафка написал как служащий этого учреждения. Конечно, Кафка не упомянул своего имени в этом отчете. Но я точно помню, что Кафка принес мне в тот год ежегодник и сказал, что это его статья. Его начальник сделал поправки к статье, но в ней ясно чувствуется стиль Кафки. Работник института, который был так любезен, что принял меня, показал мне также ежегодник за 1910 г. и сказал, что там тоже есть заметки, написанные Кафкой.

Вот выдержка из документа, которая мне кажется наиболее интересной: