Франц Кафка. Узник абсолюта

Путешествие в Веймар было примечательно еще и тем, что наш путь проходил через Лейпциг, где я познакомил Франца с Эрнстом Роволтом и Куртом Вольфом, работавшими в издательском доме. Я долго лелеял мечту увидеть книги моего друга напечатанными.

Отношение Франца к моему желанию было противоречивым. Он хотел этого и вместе с тем не хотел. Некоторые свои работы он считал готовыми к опубликованию, а многие – не подходящими для этого. Иногда перевешивало его нежелание, особенно в то время, когда он, вернувшись в Прагу, принялся за работу и стал отбирать короткие отрывки прозы, достойные, по его мнению, опубликования. Иначе говоря, это были отрывки из его дневников, и он придавал им окончательный блеск, что происходило со значительными колебаниями и сомнениями. Этот процесс также сопровождался изучением словарей, и Кафка приходил в отчаяние оттого, что не вполне точно знал правила орфографии и пунктуации. Издатели наконец выразили готовность опубликовать его произведения (о, это были счастливые дни!) после того, как просмотрели образцы прозы, которые я взял с собой в Лейпциг. Теперь дело оставалось только за Францем – представить выбранную рукопись. И в этот момент он стал буквально отбиваться от меня – серьезно и настойчиво, – говоря, что все написанное им ничего не стоит и все эти старые «никчемности», собранные вместе, не позволят ему продвинуться дальше и написать что-нибудь стоящее. Но я не мог этого допустить. Кафка писал в дневнике о том, как он оказывал мне сопротивление, но это ему не помогло. Когда оказалось, что количество отобранного Францем материала, который он считал стоящим публикации, очень мало, издатели решили напечатать «Наблюдения» – таково было название книги – необычайно крупным шрифтом. Первое издание, теперь очень редкое, состояло из восьмисот экземпляров по девяносто девять страниц, заполненных гигантскими буквами, и напоминало старинные манускрипты.

И таким образом, с помощью тех редких случаев, которые, согласно Шопенгауэру, не имеют в себе ничего случайного, глубинный характер его великой прозы был непревзойденно выведен наружу.

Итак, сопротивление Франца было сломлено и обернулось победой добрых сил, которые в те легендарные дни противостояли злой воле мира.

Годом раньше, когда мы были в Лугано, я настаивал на том, чтобы мы с Кафкой вместе стали писать «Ричарда и Сэмюэла». Мы начали. Работа вскоре остановилась. Я все же написал значительную часть произведения, которая была напечатана Вилли Хаасом в «Herderblatter». В этом произведении говорится о том, что дружба переживает взлеты и падения, и о сложности дружеских взаимоотношений. Во время путешествия между друзьями возникла ссора, произошел конфликт по многим вопросам, и только угроза холеры в знойном Милане, когда я довел Франца до слез, умоляя его пристрелить меня, прежде чем я умру здесь, на чужбине, возродила из пепла наши былые чувства. «Путешествие закончилось для двух друзей решением объединить свои силы и создать новое литературное произведение», – говорится в предисловии к опубликованной главе. Два друга, конечно, не были брошены на произвол судьбы, и Сэмюэл тоже, который намеревался стать практичным, богатым и независимым. И все-таки мы изрядно повеселились над характеристиками, которые Ричард дал Кафке и которые я дал Сэмюэлу, несмотря на то что мы шли к этому разными путями. Но Франц был против этой работы, и хорошо, что, в конце концов, я хотя бы некоторое время смог поучительно потыкать его носом в его ошибки.

Наконец, он вплотную занялся писательским трудом, преодолел внутренние противоречия, усилием воли выбрался из бесплодного периода – из того времени, когда мы писали «Ричарда и Сэмюэла» и когда его дневник стал гораздо богаче (совершенно случайно, как исключение, Франц нашел некоторое удовольствие в работе над «Ричардом и Сэмюэлом»), а также в самодисциплине, которой он занялся, проникшись идеей Шиллера «о трансформации эмоций в свойства характера». Так качество и количество его произведений росло до тех пор, пока не достигло своего апогея, когда за одну ночь с 22 на 23 сентября на одном дыхании он написал «Приговор». Эту волнующую ночь Кафка описал в своем дневнике – и я уверен, что это самораскрытие останется важнейшим документом для понимания сущности художника. «Именно так следует писать, только в такой взаимосвязи, как эта, только полностью раскрыв свое тело и душу». Но в то же время, сказав это, без всяких жалоб, он выразил еще и строгое осуждение пагубной необходимости зарабатывать себе на хлеб насущный.