Франция. История вражды, соперничества и любви

Настала ночь с 15 на 16 сентября, и все, что до сих пор происходило, оказалось мелким и незначительным по сравнению с тем, что разыгралось в страшные ночные часы.

Ночью Наполеон проснулся от яркого света, ворвавшегося в окна. Офицеры его свиты, проснувшись в Кремле по той же причине, думали спросонок, что это уже наступил день. Император подошел к одному окну, к другому; он глядел в окна, выходящие на разные стороны, и всюду было одно и то же: нестерпимо яркий свет, огромные вихри пламени, улицы, превратившиеся в огненные реки, дворцы, большие дома, горящие огромными кострами. Страшная буря раздувала пожар и гнала пламя прямо на Кремль, завывание ветра было так сильно, что порой перебивало и заглушало треск рушащихся зданий и вой бушующего пламени.

Наполеон молча смотрел в окно дворца на горящую Москву. «Это они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!» — воскликнул он. Затем добавил: «Какая решимость! Варвары! Какое страшное зрелище!»

В конце концов император решил переехать в Петровский дворец, тогда стоявший еще вне городской черты, среди лесов и пустырей, что и сделал.

Еще двое суток, 17 и 18 сентября, бушевал пожар, уничтоживший около трех четвертей города. Пожары продолжались, и, собственно, редкий день пребывания французов в Москве обходился совсем без пожара. Но это уже нисколько не походило на тот грандиозный огненный океан, в который превратили Москву страшные пожары 14-—18 сентября, раздувавшиеся неистовой бурей несколько дней и ночей сряду. Наполеон все время был в самом мрачном настроении.

Император ясно понял, что теперь заключить мир с Александром будет еще труднее, чем было до сих пор. Увы, до него и теперь не дошло, что царь не желал мириться с ним ни при каких условиях.

Александр I никогда не забывал о существовании «любимой сестры». Екатерину III братец упек в Тверь, а при подходе французской армии она бежала в Ярославль и уже оттуда наставляла Александра: «Москва взята... Есть вещи необъяснимые. Не забывайте вашего решения: никакого мира — и вы еще имеете надежду вернуть свою честь... Мой дорогой друг, никакого мира, и если бы вы даже очутились в Казани, никакого мира»[156].

Александр категорически заверил сестру, что мира с Наполеоном он не заключит ни в каком случае. Но Екатерина этим не удовлетворилась и 19 сентября снова написала брату: «Мне невозможно далее удерживаться, несмотря на боль, которую я должна вам причинить. Взятие Москвы довело до крайности раздражение умов. Недовольство дошло до высшей точки, и вашу особу далеко не щадят. Если это уже до меня доходит, то судите об остальном. Вас громко обвиняют в несчастье, постигшем вашу империю, во всеобщем разорении и разорении частных лиц, наконец, в том, что вы погубили честь страны и вашу личную честь. И не один какой-нибудь класс, но все классы объединяются в обвинениях против вас. Не входя уже в то, что говорится о том роде войны, которую мы ведем, один из главных пунктов обвинений против вас — это нарушение вами слова, данного Москве, которая вас ждала с крайним нетерпением, и то, что вы ее бросили. Это имеет такой вид, что вы ее предали. Не бойтесь катастрофы в революционном роде, нет. Но я предоставляю вам самому судить о положении вещей в стране, главу которой презирают»[157].

20 сентября Наполеон написал Александру I письмо и отправил его с Иваном Алексеевичем Яковлевым (отцом А.И. Герцена). Богатый московский боярин не сумел вовремя покинуть столицу и попросил французов помочь ему уехать из сожженной Москвы.

В письме говорилось: «Прекрасный и великолепный город Москва уже не существует. Ростопчин сжег его. 400 поджигателей арестованы на месте преступления. Все они объявили, что поджигали по приказу губернатора и директора полиции; они расстреляны. Огонь, по-видимому, наконец прекратился. Три четверти домов сгорело, одна четвертая часть осталась. Это поведение ужасно и бесцельно. Имелось ли в виду лишить его (Наполеона) некоторых ресурсов? Но они были в погребах, до которых огонь не достиг. Впрочем, как уничтожить один из красивейших городов целого света и создание столетий, только чтобы достигнуть такой малой цели? Это — поведение, которого держались от Смоленска, только обратило 600 тысяч семейств в нищих. Пожарные трубы города Москвы были разбиты или унесены...» Наполеон дальше указывает, что в добропорядочных столицах его не так принимали: там оставляли администрацию, полицию, стражу, и все шло прекрасно. «Так поступили дважды в Вене, в Берлине, в Мадриде». Он не подозревает самого Александра в поощрении поджогов, иначе «я не писал бы вам этого письма». Вообще «принципы, сердце, правильность идеи Александра не согласуются с такими эксцессами, не достойными великого государя и великой нации». А между тем, добавляет Наполеон, в Москве не забыли увезти пожарные трубы, но оставили 150 полевых орудий, 60 тысяч новых ружей, 1600 тысяч зарядов, оставили порох и т.д.