Одновременно Людовик XI, как известно, оказывал на своих непокорных вассалов мощный военный нажим, содержа огромную по тем временам армию (около 25 тыс. человек постоянного состава{717}
). Прибегал он и к другим насильственным мерам, подчас весьма крутым, вроде заключения в пресловутые железные клетки. Недаром для современников он был «страшным королем» и к концу жизни добился такого повиновения себе, что «казалось, будто вся Европа для того только и создана, чтобы ему служить».{718} Вполне справедливо, однако, замечание Коммина, что «король не причинил зла никому, кто его не оскорбил»,{719} иначе говоря, насилие использовалось в отношении тех, кто выступал открыто против короля или нарушил присягу верности, вступив в сговор против него. И для короля, и для его противников насилие было средством заставить уважать свои права, и если на этой почве происходили постоянные столкновения, выливавшиеся нередко в ожесточенную борьбу, то, значит, во взаимном толковании этих прав были весьма существенные расхождения. Здесь поэтому уместно поставить вопрос о том, как определялись права и характер королевской власти в ту эпоху, эпоху зарождения абсолютизма, и как, соответственно, формировалась раннеабсолютистская доктрина.Вопрос о характере и полномочиях королевской власти оставался по сути дела центральным в идейной и политической борьбе второй половины XV в. Ведь эти полномочия были неотрывны от прав вассалов, или подданных, находясь в отношении к ним в обратно пропорциональной зависимости. Всякое расширительное толкование первых вело к умалению вторых. И общая тенденция развития абсолютистской доктрины как раз и сводилась к постепенному внедрению представлений о все более широких границах полномочий монарха.
Особенно важным в этом процессе было представление о сакральном характере королевской власти. Исходя именно из него, королевская власть могла претендовать на все более широкие прерогативы. Во Франции истоки этого представления уходят в раннее средневековье и связаны с традицией миропомазания королей, совершаемого во время церемонии коронации. Помазание священным миром, по аналогии с процедурой посвящения в сан епископов, впервые было совершено при коронации Пипина Короткого (751 г.). В дальнейшем оно послужило основанием для распространения веры в чудотворную способность королей излечивать больных золотухой, и периодический прием таких больных, которым, как считалось, прикосновение рук короля возвращало здоровье, стал своего рода монаршей обязанностью. Людовик XI, например, еженедельно принимал больных, предварительно всякий раз исповедуясь.{720}
Благодаря миропомазанию короли, хотя и не становились в строгом смысле священниками, приобретали все же священнический ореол, и власть их представлялась полученной от Бога, а сами они выступали в качестве наместников Бога на земле. Эти идеи, позаимствованные из позднего римского и канонического права, прошли во Франции, таким образом, длительный путь развития и во второй половине XV — начале XVI в. звучали достаточно отчетливо. Так, на процессе маршала де Жье, обвиненного в оскорблении Величества, прокурор в обоснование обвинения говорил: «… короли являются наместниками Бога на земле, из чего следует, что власть их проистекает из божественного установления и божественного права… В отношении своих подданных король в своем королевстве подобен телесному Богу, и его следует почитать более, чем что-либо иное в королевстве, ибо как Бог почитается на небесах, так к король должен быть почтен на земле».{721}
Кстати сказать, практика обвинений в оскорблении Величества была связана именно с распространением концепции сакрального характера королевской власти. В рассматриваемую эпоху эта концепция получила дополнительные аргументы в свою пользу и приобрела уже законченную форму. В 1469 г. Людовику XI и его потомкам папой Павлом II был дан титул «христианнейших». И в 1498 г. Людовик XII на церемонии коронации впервые предстал в одеянии, сшитом наподобие священнического.{722}По мере укрепления королевской власти во Франции, примерно с конца XIII в., получает также распространение идея, что «король является императором в своем королевстве», подчеркивавшая полный суверенитет французского короля в своем государстве и его иерархическое равенство с императором, и идея, отражавшая нормы римского государственного права, согласно которому «то, что угодно государю, имеет силу закона».{723}
Смысл этой последней идеи сводился к тому, что государь — выше закона, ему не подвластен, ибо сам является источником права.Говоря о распространении этих идей, составлявших основополагающие элементы абсолютистской концепции, недостаточно, конечно, отметить лишь их появление и существование на французской почве. Важно выяснить, насколько они укоренились в социальном сознании и какие это имело политические последствия.