Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Но дух «своего права», у дворянства к тому же сплавившийся с сознанием чести, постоянно давал о себе знать, и монархия не могла с этим не считаться. В статутах ордена Св. Михаила Людовик XI вынужден был дать гарантии непосягательства на честь и совесть его членов, а значит ограничить свою власть в отношении рыцарей ордена. Еще более характерный и многозначительный пример стойкости частного права — признание тем же королем неотчуждаемости коронных служб, или должностей.

«Свое право» означало, главным образом, неотчуждаемость имущества и социального статута, под которым подразумевалось не только сословная принадлежность, но и служебный ранг. Следствием такого правосознания было то, что занимая те или иные должности на королевской службе, люди рассматривали их как пожизненное достояние и даже как наследственное. Практика несменяемости должностных лиц при их жизни в XIV–XV вв. была достаточно широко укоренившейся, как в парламенте, так и в сфере королевской администрации и армии. Именно благодаря этому с XV в. стала возможной продажа, например, некоторых парламентских и других должностей, а позднее и превращение их в собственность в правовом смысле, поскольку владельцы могли их и продавать, и передавать по наследству.

И когда, вступив на престол, Людовик XI сместил многих должностных лиц в нарушение уже длительной к тому времени практики несменяемости, покоившейся на сознании «своего права», он вызвал сильное возмущение, ставшее одной из главных причин вооруженного выступления против него, получившего название лиги Общественного блага. Не имея возможности взять верх над лигой силой оружия, он пошел на различные уступки, среди которых особенно важен эдикт 1467 г., который объявил публичные должности (offices publiques) пожизненными (perpétuelles). Смещение допускалось лишь за какие-либо крупные прегрешения по решению суда.^{533}

В XVI в. принцип несменяемости должностных лиц получил теоретическое обоснование. Поскольку на публичных должностях люди служат не отдельным королям, а короне или королевству, король не может их смещать и назначать новых, ибо он не владелец королевства, но пользователь.^{534} Подобно тому, как он был неволен отчуждать корону, он не мог и отчуждать коронные службы. Здесь его воле и власти был положен предел частным правом.

Таким образом, и в политической теории, и на практике принципы королевского суверенитета не могли восторжествовать в полной мере. Суверенное право короля — право публичное, государственное — в тех или иных случаях вынуждено было уступать праву частному. Но каковы же итоги их противоборства и взаимодействия? Лучше всего они проявляются в так называемых фундаментальных законах французской монархии, ясно определившихся и сформулированных в XVI в. При этом необходимо сказать, что эти законы являются результатом развития и теории, и практики, и они характеризуют как теоретические основания королевской власти, так и практические масштабы ее полномочий.

Б. ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ЗАКОНЫ ФРАНЦУЗСКОЙ МОНАРХИИ

Рассмотрим кратко публичное право Франции в изложении видного юриста XVI в. Антуана Луазеля. Поскольку для нас важно выявить в основных чертах соотношение публично-правовых принципов, получивших развитие с XIII в., с более старыми частноправовыми, органично входившими в феодальную этикополитическую концепцию, то оставим в стороне детали интерпретации этого права и существующие различия в его изложении, кроме тех, что выдают сохранившиеся и в XVI в. противоречия двух исторических подходов к власти короля.

Суверенитет короля по отношению к внешним политическим силам, империи и папству, утверждается максимой «король держит (королевство) только от Бога и меча» (ne tient que de Dieu et de l'éspée). «Держать от меча» — значит, как поясняется в комментарии, не признавать над собой никакого судии на земле и силой оружия поддерживать справедливость.

Внутренний суверенитет, по отношению к подданным, определяется прежде всего нормой «чего хочет король, того хочет закон», представляющей собой одну из форм выражения идеи «что угодно государю, имеет силу закона», или «воля государя является законом». В разъяснении этой нормы существовало характерное расхождение во взглядах юристов. Одни толковали ее в смысле полного законодательного права короля, и такое толкование было преобладающим, но другие подчеркивали, что тождественность воли и закона или короля и закона (король — это одушевленный закон) означает, что король не имеет другой воли, кроме воли закона. Таким образом, стремление подчинить короля закону, сделав его хранителем и изъявителем воли закона, сохранялось. Но эта двойственность в подходе к вопросу о законе и короле существует не только в комментариях юристов, она оказалась запечатленной в других нормах публичного права.