Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Наряду с сосудом со священным миром для помазания, который был принесен ангелом св. Ремигию для крещения Хлодвига и его освящения в качестве короля, стали приводиться и другие доводы в доказательство избранничества французских королей, которые составляли весьма стандартный набор. Это и герб из трех лилий на лазурном поле, который, как говорили, был ниспослан Хлодвигу Богом взамен его прежнего языческого герба из трех жаб (по другой версии, из трех полумесяцев), и особая миссия французских королей в деле защиты церкви и римского престола, а также в борьбе с еретиками и неверными, в связи с чем обычно указывались двое святых на французском престоле: Карл Великий и Людовик IX. Специально отмечалось, что короли Франции — «христианнейшие», таковой титул римский престол многократно давал им на протяжении XIII–XIV вв., пока он не был за ними закреплен окончательно во второй половине XV в.^{658} Монархическая литература во Франции начиная с эпохи Филиппа IV Красивого проявляла безмерный энтузиазм по поводу непревзойденных достоинств и величия французских королей, осененных великой небесной благодатью. «Король Франции — самый могущественный, самый благородный, самый католический и самый великий из всех христиан».^{659} «Кто может усомниться в святости и совершенстве взысканных божественными дарами королей франков, которые являются избранниками божьими, помазанными священным елеем, посланным им свыше!» — восклицает А. Шартье, убежденный, что король — «это образ божьей благодати на земле, луч божественного сияния, сверкающий среди земных облаков и воплощающий духовную силу».^{660} Уверенность, выражавшаяся известным легистом Филиппа IV Пьером Дюбуа, что «весь мир следовало бы подчинить королевству франков», совершенно естественно вытекала из такого превознесения до небес достоинств французских королей.^{661} Здесь, однако, встает вопрос, в какой мере эта литература отражала общественное восприятие монархии и насколько «божественный лик» короля был привычен широким слоям его подданных. Если обратиться к дворянству, социально-политическое сознание которого в позднее средневековье довольно хорошо представлено богатой исторической и мемуарной литературой, то первое, что бросается в глаза, — это своего рода игнорирование сакральной концепции королевской власти. Дворянство как будто не видело божественной ипостаси монархии. Вот два выразительных примера: Жан де Жуанвиль, автор жизнеописания Людовика IX Святого, сочиненного в самом начале XIV в., и Филипп де Коммин, автор знаменитых «Мемуаров», написанных в конце XV в. Жуанвиль называет свое сочинение «Книгой святых речений и благих деяний нашего святого короля Людовика», однако не воспроизводит ни одного аргумента в пользу святости французской монархии, которые в его время были уже достаточно распространены. В его изображении святость Людовика сугубо личная, проистекающая из благих дел и намерений короля, но отнюдь не предопределяемая миропомазанием. При этом он считает короля мирянином и, объясняя цель своего труда, пишет, что рассказ его должен послужить «к чести этого истинно святого человека, чтобы можно было совершенно ясно понять, что ни один мирянин в наше время не прожил свой век столь благочестиво, как он».^{662} Иначе говоря, Жуанвиль рассказывает о короле так же, как он рассказывал бы о любом другом святом человеке.

Филипп де Коммин, приверженец сильной королевской власти, писавший два века спустя — за это время идея сакральности монархии чрезвычайно окрепла и стала одной из ведущих в политической идеологии, — к этой идее тем не менее не обращается. Он лишь однажды упоминает о том, что Людовик XI каждую неделю принимал золотушных, но только ради того, чтобы показать набожность короля и его страх перед смертью, ибо король перед приемом больных всякий раз исповедовался и получал отпущение грехов.

Если родовитое дворянство довольно твердо держалось традиционных феодальных политических идей и принципов, вольно или невольно тем самым отстаивая свои ясно сознаваемые права и привилегии, то народ, горожане и крестьяне, был, надо полагать, более подвержен воздействию идеи сакральности монархии. Явных свидетельств источников в пользу этого предположения совсем не много. Главные и самые убедительные среди них — материалы о Жанне д'Арк. Как бы ни оценивать феномен Жанны и как бы ни объяснять ее голоса и видения, ясно одно — явления Девы не было бы, если бы она не имела глубочайшей веры в святость французской королевской власти. Именно поэтому она нисколько не сомневалась в том, что корону, которой был венчан на царство дофин Карл, принесли ему ангелы по поручению Бога и что эта корона была высшим знаком того, что «французское королевство будет принадлежать ему».^{663} В ее представлении все случилось примерно так же, как при коронации Хлодвига, когда ему были ниспосланы свыше и священный сосуд с миром, и новый герб в виде лилий.