Франциск Ассизский

Вечером в субботу, 3 октября, видя, что Блаженный отходит, братья исполнили волю его, с точностью: догола раздели, только власяницу на чреслах оставили, и положили на голую землю. И весь затрепетал он от радости, что верен будет до конца Возлюбленной своей, Прекрасной Даме, Бедности; голым, как младенец, выходящий из чрева матери, вернется в Землю Мать.[296]

Долго лежал он молча, и лицо его светлело, как бы озаряемое внутренним солнцем. Вдруг запел тихо, но так внятно, что все удивились.

Voce ad Dominum clamavi… libera me! Голосом моим к Господу воззвал я… освободи меня! (Пс. 141, 1–7).

Кончил петь и, подняв слепые глаза, воскликнул:

«Господи, благодарю Тебя за то, что Ты дал мне умереть свободным от всего!»[297]

Первое слово его, когда ушел он от отца, было о свободе и последнее — тоже.

CXIII

Сумерки сходили на блаженно-пустынные, как будто не на земле, а где-то в раю, лиловеющие холмы и долины Умбрии. В небе играла звезда вечерняя, переливаясь всеми цветами радуги, так же как утренняя, умирающая в солнце, Звезда Франциска.

В келье, где голый лежал он на голой земле, было так тихо, что братьям казалось, что никогда еще не было в мире и никогда уже не будет такой тишины.

Вдруг послышалось пение жаворонков, lodola capellata, тех самых, которых любил Блаженный за то, что «носят они на головках как бы монашеский куколь и темный цвет перьев их напоминает цвет монашеских ряс»; и за то, что «смиренно питаются, бегая по дорогам, находимыми в навозных кучках зернами и Господу своему так же сладко поют, как Нищие братья, от всего земного свободные». Этих-то жаворонков множество слетелось на соломенную крышу той хижины-кельи, где умирал Блаженный, и, кружась над ней, тихо пело. И страшно, и чудно было братьям слышать, как птицы дневные Солнцу Ночному поют.[298]

Как жаворонок, в небе утопая,

Сначала поет, а потом умолкает,

Последней сладостью блаженства упоенный, — так умолк Франциск.[299]

Так тихо отходил он, что никто не слышал его последнего вздоха, и только тогда, когда жаворонки вдруг замолчали, поняли все, что он отошел.

CXIV

Папой Григорием IX и братом Ильей воздвигнут был, в городе Ассизи, великолепный собор св. Франциску, возлюбленному Прекрасной Дамы, Бедности, и Ей самой — гробница богатейшая, неколебимая твердыня Собственности. Самого свободного из людей Церковь заковала в золотые цепи — ризы икон; самого живого похоронила, как мертвого. Но были, есть и будут люди, слышащие голос Живого: «Я, маленький брат ваш, Франциск, целуя ноги ваши, молю и заклинаю вас всех, во всем мире живущих, людей… принять с любовью и смирением слова Господа нашего Иисуса Христа… и по ним жить».[300]

Мало сейчас и, вероятно, долго еще мало будет людей, чье сердце от этой мольбы содрогнется, как будто их, в самом деле, молит, «целуя ноги» их, Серафим Распятый. Что же им делать сейчас? То, чему нас учит сам Франциск: соединиться в Третье Братство, Tertius Ordo, включающее в себя и самых слабых, грешных людей, — таких, как мы. «Третье Братство» — все человечество в Третьем Царстве Духа, в будущей Вселенской Церкви. Этого Франциск умом еще не знал, но сердцем, может быть, уже чувствовал. И по тому, что такие грешные, как мы, это уже знают, — видно, какое движение Духа совершилось в человечестве от Франциска до нас.

Третье Царство Духа возможно и для таких, как мы, потому что и в таком человечестве, каково оно сейчас, совершается через Святых шествие Духа от Иисуса к нам.