Франциск Ассизский

Мысль о создании ордена проповедников появилась у Доминика во время путешествия по территории Южной Франции. Молодого священника настолько поразил размах альбигойской ереси, что он решил изменить свою жизнь — и вместе с епископом де Асеведой остался в тех краях. Вскоре его труд проповедника начал приносить плоды. В 1206 году в городе Пруйле даже появилась женская община для девушек, возвращенных из ереси (их родные не желали принимать в семьи «распропагандированных» девиц). Спустя восемь лет Доминик перемещается в Тулузу и создает там мужскую общину. Шестеро ее членов составили костяк будущего доминиканского ордена. Постоянная ревностная борьба за чистоту веры в дальнейшем привела доминиканцев к службе в инквизиции (впрочем, работали в ней и францисканцы). До введения инквизиции определением, кто еретик, а кто нет, занимались люди, зачастую совершенно не имеющие никаких специальных знаний, — и суды эти, особенно в условиях военного времени, немногим отличались от линчевания.

Ошибочно первым инквизитором называют самого Доминика, приводя в доказательство буллу Иннокентия III, дававшую испанскому проповеднику большие полномочия для борьбы с еретиками. На самом деле инквизиция как институт была создана спустя изрядное время после смерти Доминика, хотя и была задумана еще папой Иннокентием. Но борьба с ересью действительно являлась для него проблемой номер один. Франциск проповедовал христианство в католических землях добрым католикам, пусть и не слишком рьяным в своей вере, а доминиканцы работали «на переднем крае» — там, где шла натуральная религиозная война, усиленная войной гражданской. Неофициальное название ордена — «Псы Господни» от латинского Domini canes[84] — так было переосмыслено слово «доминиканец».

Конечно, ни Франциску, ни Доминику и в голову не могло прийти называть орден своим именем. Орден Доминика назывался орденом Братьев-проповедников.

Итак, Доминик и Франциск не очень-то походили друг на друга, как не походили друг на друга и созданные ими ордены. Но в рамках церковной традиции их принято сближать, превращая чуть не в соратников и братьев. А между тем историки вовсе не уверены, что эти люди тесно общались, и даже сама их встреча отнюдь не бесспорный факт. Упомянутый Пьер Жан Олье утверждает, что около 1219 года Доминик был у Франциска в ордене и наблюдал за нищетой францисканцев, после чего решился повторить этот подвиг со своими братьями. Но по датам получается анахронизм, поскольку к этому времени доминиканцы уже давно жили в нищете. И совет относительно устройства монастыря Франциск вряд ли мог дать Доминику. Ведь он сам не планировал никаких постоянных монастырей, призывая братьев жить без привязки к любому виду недвижимости. И предполагаемый приезд Доминика на францисканский капитул тоже весьма сомнителен. Как раз в это время Доминик исполнял обязанности епископа на Юге Франции. А священник по имени Барро, якобы рассказавший об одной из подобных встреч? Их оказывается двое, и совершенно непонятно, кто из тезок имелся в виду.

Несмотря на все сомнения, сюжет об общении двух святых упорно культивируется в католической традиции, а их первая встреча — вообще отдельная история, вдохновившая художника Фра Беато Анджелико (небесного покровителя всех художников) на создание целого полотна. Написано оно в XV веке, стало быть, прошло уже целых 200 лет со времен события, возможно, и не случавшегося в реальности. Фра Анджелико (настоящее имя Гвидо ди Пьетро[85]) был доминиканским монахом и часто размышлял о Франциске. Он, конечно же, знал источники, рассказывающие о взаимоотношениях двух святых, и все они были полулегендарны, как «Цветочки святого Франциска». Разумеется, художник не историк, никому в голову не придет требовать от его работ исторической достоверности, но на примере этого мы можем увидеть, как вообще в Средние века в Европе люди воспринимали историю.

Средневековый человек стремился увидеть во всех случающихся событиях Божий Промысел. Через призму этого желания мир несколько изменялся, акценты расставлялись соответствующим образом, и какой-нибудь незначительный эпизод вдруг начинал «звучать», обрастая комментариями и трактовками. В то же время бытописатели тех времен часто пренебрегали важными деталями, создающими портрет эпохи. Все существующее оценивалось с позиции пригодности для Вечности — не меньше. Оттого происходит и уже упомянутое преобладание дат смерти перед датами рождения, а иногда — как бы нарочитое отсутствие точной датировки события или конкретизации его местоположения. Историческая достоверность в средневековом представлении складывалась вовсе не из этих никчемных цифр.