Французов ручей

После спектакля они отправились в «Лебедь», хотя, по правде говоря, ей там совсем разонравилось, особенно теперь, когда стерлось ощущение новизны, а вместе с ним и радостное возбуждение при мысли, что она, знатная дама, законная супруга владетельного лорда, сидит бок о бок с продажными девками в грязном кабаке, куда ни один порядочный мужчина не рискнет привести свою жену. Когда-то она находила в этом своеобразное очарование, ей нравилось смотреть, как приятелей Гарри, сначала шокированных, а затем восхищенных, охватывает лихорадочное веселье, будто любопытных школяров, забравшихся в чужой сад. Но даже тогда, в самом начале, она испытывала время от времени какое-то непонятное смущение, словно по ошибке надела чужой маскарадный костюм, плохо сидящий на ней.

Заразительный, глуповатый смех Гарри и притворно испуганный тон, каким он произносил: «О тебе толкует весь город. В тавернах ходят самые невероятные слухи», – нисколько не трогали ее, а скорее раздражали. Ей хотелось, чтобы он разозлился, накричал на нее; может быть, даже ударил, но он лишь смеялся, пожимал плечами и неуклюже, по-медвежьи, обнимал ее, и она видела, что ее поведение ничуть не задевает его, наоборот, ему приятно, что его женой интересуются, восхищаются, а значит, и его считают не лишенным достоинств. Карета качнулась, провалившись в глубокую рытвину. Джеймс зашевелился во сне и надул губы, словно собираясь заплакать. Дона вложила ему в руку выпавшую игрушку, и он тут же заснул, прижимая ее к себе. Он был сейчас очень похож на Гарри, когда тот, соскучившись, приходит за очередной порцией ласк. «Удивительно, – подумала она, – почему одна и та же черта способна умилить меня в Джеймсе и вызывает всего лишь досаду и раздражение, когда речь идет о Гарри?»

В ту пятницу, вдевая в уши рубиновые серьги, чудесно сочетавшиеся с рубиновым ожерельем, она вдруг вспомнила, как Джеймс недавно схватил это ожерелье и попробовал запихнуть себе в рот. «Какой он смешной», – подумала она, не удержавшись от улыбки. И тут же с ужасом увидела, что Гарри, который стоял рядом и поправлял кружево на манжетах, принял ее улыбку на свой счет. «Дона! – воскликнул он. – Ты сегодня просто обворожительна! Послушай, давай не поедем в театр. Плевать на Рокингема, плевать на всех; можем мы, в конце концов, хоть раз остаться дома?» Бедный Гарри, как это похоже на него – воспламениться от улыбки, предназначенной другому. «Что за глупости!» – проговорила она и отвернулась, чтобы он не вздумал опять приставать со своими неуклюжими ласками. Лицо его мгновенно вытянулось, губы сжались в хорошо знакомую упрямую гримасу, и они поехали в театр, а после театра – в таверну, как ездили уже много-много раз – в другие театры и в другие таверны, – злые, раздраженные, с отвратительным настроением, испортив вечер до того, как он успел начаться.

А когда вернулись домой, он кликнул своих спаниелей, Герцога и Герцогиню, и те принялись носиться вокруг него, пронзительно, на весь дом, тявкать, прыгать на руки и выклянчивать лакомые кусочки. «А ну-ка, Герцог, ну-ка, Герцогиня! – кричал он. – Ну-ка, кто быстрей?» И швырял лакомство через всю комнату прямо на ее кровать, и собаки рвали когтями полог, пытаясь забраться на одеяло, и лаяли, лаяли не переставая. Дона заткнула уши, чтобы не слышать этого дикого, отчаянного лая. Сердце ее лихорадочно стучало, она чувствовала, что холодеет от злости. Выбежав из комнаты, она кинулась вниз по лестнице и прыгнула в стоявший у подъезда портшез. И снова окунулась в уличный жар, увидела плоское, безжизненное небо, нависшее над головой…

Карета опять провалилась в глубокую колею. На этот раз зашевелилась Пру. Бедняжка Пру, как она, должно быть, измучилась! Ее глуповатое честное лицо потемнело и осунулось; наверное, она сердится на свою хозяйку за этот странный, внезапный отъезд. Кто знает, может быть, в Лондоне у нее остался дружок, теперь он быстро найдет ей замену или даже, чего доброго, женится и навсегда разобьет сердце Пру. И все из-за ее, Доны, глупых причуд, из-за ее несносного характера. Ну что, в самом деле, Пру будет делать в Нэвроне – гулять с детьми по аллеям сада и вздыхать о лондонских улицах, оставшихся за многие сотни миль? Да и есть ли в Нэвроне сад? Трудно сказать. Дона приезжала туда всего один раз, сразу после свадьбы – ах, как давно это было! Какие-то деревья там, кажется, росли. Еще она помнит реку, искрящуюся на солнце, и длинную комнату с огромными окнами – вот, наверное, и все. Ей тогда было не до пейзажей: она уже ждала Генриетту, чувствовала себя отвратительно, жизнь представлялась ей нескончаемой чередой недомоганий, душных комнат, мягких диванов и бутылочек с нюхательной солью. Неожиданно она почувствовала голод. Карета с грохотом проехала мимо цветущего яблоневого сада, и она поняла, что ей ужасно хочется выйти и пообедать именно здесь, на краю дороги, под открытым небом. Да-да, нужно немедленно остановиться. Она высунула голову из окна и прокричала кучеру:

– Остановимся здесь! Я хочу пообедать на свежем воздухе. Помоги мне расстелить пледы.