Французов ручей

– Утром, – продолжал он, – когда рассвело и над ручьем поднялся туман, а ты по-прежнему не возвращалась, я вдруг испытал какое-то странное ощущение – не разочарование, нет, а скорей отрезвление. Я понял, что бегство для меня теперь так же невозможно, как и для тебя. Я стал узником, закованным в цепи и брошенным в глубокую темницу.

Она взяла его руку и прижалась к ней щекой.

– И ты пошел на корабль, – сказала она, – и работал весь день, не разгибая спины, работал и молчал, и на лице твоем застыло упрямое и серьезное выражение, которое я так хорошо знаю. А потом работа была окончена и настало время принимать решение. Что же ты решил тогда?

Он отвернулся и посмотрел в распахнутое окно.

– Что бы я ни решил, – медленно проговорил он, – ничего уже не изменится. Дона Сент-Колам останется Доной Сент-Колам, женой английского баронета и матерью двоих детей, а я – французским пиратом, разбойником и грабителем, злейшим врагом твоей страны. Так что, как видишь, Дона, решать нужно не мне, а тебе.

Он подошел к балконной двери и остановился, глядя на нее через плечо.

– Поэтому я и попросил Уильяма отвезти тебя на мыс в Коуврэке. Я хотел, чтобы ты могла подумать. Если нам удастся прорваться сквозь заслон часовых, быстро поднять паруса и вместе с отливом выйти в море, то в Коуврэк мы попадем на рассвете. Я подплыву на лодке к мысу, и ты скажешь мне свой ответ. Если же до полудня от нас не будет никаких вестей, значит мои планы сорвались и Годолфин сможет наконец осуществить свое заветное желание – вздернуть ненавистного француза на самом высоком дереве своего парка.

Он улыбнулся и шагнул на террасу.

– Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, Дона, – сказал он, – но одна дорога мне больше всего. Та, когда мы стояли вдвоем на палубе «Удачливого», а над головой у нас свистели пули. По лицу у тебя текла кровь, рубашка промокла насквозь, но ты смотрела на меня и улыбалась.

Он повернулся и исчез в темноте.

Прошла минута, другая, а она все смотрела ему вслед, сжимая руки перед собой. Наконец, очнувшись, словно после долгого сна, она обернулась и увидела, что комната пуста, француз ушел, оставив ей серьги и ожерелье. В открытую дверь пахнуло свежим ветром, свечи на стене замигали. Дона машинально закрыла створки и задвинула щеколду. Затем подошла к двери столовой и широко распахнула ее.

На столе по-прежнему громоздилась посуда: тарелки, блюда, вазы, до краев наполненные фруктами. Стулья были отодвинуты, как будто гости, отужинав, удалились в соседнюю комнату. На всем лежал странный отпечаток заброшенности. Посуда, фрукты, пролитое на скатерть вино казались неживыми, ненастоящими, словно натюрморт, написанный неумелой рукой. На полу, уткнувшись мордами в лапы, лежали два спаниеля. При ее появлении Герцогиня подняла голову и неуверенно заскулила. Перед уходом кто-то из матросов, очевидно, начал тушить свечи, но в спешке не довел дело до конца: три свечи по-прежнему загадочно мерцали на стене, роняя на пол капли воска.

Одна из них погасла на глазах у Доны, две другие продолжали тускло мигать. Матросы выполнили приказ своего капитана и удалились. Сейчас они, должно быть, уже пробираются через лес к ручью, и он идет вместе с ними, сжимая в руке шпагу. Часы на конюшне пробили один раз; высокий, звенящий звук разнесся по воздуху, словно эхо церковных колоколов. Дона подумала о гостях, запертых наверху в спальнях, – беспомощных, полураздетых, со связанными руками, с искаженными от злобы лицами. Только Гарри, наверное, как ни в чем не бывало безмятежно похрапывает на полу – рот открыт, парик съехал набок, – пираты пиратами, а после сытного ужина, как известно, не мешает немного вздремнуть. Уильям, очевидно, поднялся к себе, чтобы перевязать рану. В душе ее шевельнулось раскаяние – как она могла забыть о нем! Она двинулась к лестнице и уже положила руку на перила, когда внимание ее вдруг привлек какой-то звук, донесшийся сверху. Она подняла голову: на галерее стоял Рокингем. Лицо его пересекал шрам, узкие глаза смотрели на нее без улыбки, в руке поблескивал нож.

20

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он сдвинулся с места и, не отрывая от нее глаз, стал спускаться вниз. Он подходил все ближе и ближе. Дона попятилась, нащупала за спиной стул и села. Он был без камзола, на рубашке алели пятна крови, кровь виднелась и на ноже, который он держал в руке. Дона мгновенно поняла, что случилось. Где-то там наверху, в одном из темных коридоров, лежал сейчас смертельно раненный или убитый человек – один из матросов «Ла Муэтт», а может быть, даже Уильям. Пока она предавалась воспоминаниям в гостиной, разглядывая свои драгоценности, наверху в тишине и во мраке шла ожесточенная схватка.

Рокингем уже спустился с лестницы и, все так же пристально глядя на нее своими узкими кошачьими глазами, подошел к столу и уселся за дальним концом на месте Гарри. Нож он положил перед собой на тарелку.