Французова бухта

— Я говорю о том, что я привязался к тебе, как и ты ко мне. С самого начала я знал, что это произойдет. Когда зимой я лежал в твоей комнате, заложив руки за голову, и смотрел на твой угрюмый портрет, я говорил себе: эта — и никакая другая. Потом ждал, потому что знал — наш час придет.

— А дальше? — спросила Дона.

— Дальше? Дальше я думаю, что ты — легкомысленная и равнодушная ко всему в мире Дона, разыгрывавшая в Лондоне сорванца, — ты тоже знала, что где-то, бог знает где, в какой стране, под каким именем, скрывается тот, кто составляет половину твоей души и тела. Без него ты пропала бы, как былинка, подхваченная ветром.

Дона медленно подошла к нему и приложила свою ладонь к его глазам.

— Все, — проникновенно шепнула она, — все, что ты чувствуешь, — чувствую и я. Я чувствую каждую твою мысль, твое желание, настроение… Но сейчас уже слишком поздно. Мы ничего не можем поделать. Ты и сам говорил мне об этом.

— Я говорил это вчера ночью, — хрипло сказал он. — Тогда мы не ждали ни бед, ни забот. Мы были вместе, и до утра оставалась еще целая вечность. В таком положении мужчина может позволить себе не заглядывать в будущее, потому что настоящее — в его руках. Знаешь, Дона, когда мужчина влюблен, он стремится освободиться от оков этой любви и становится жестоким.

— Да, — подумав, согласилась Дона. — Я знаю. Я всегда знала это. Но не каждая женщина способна на то же самое.

— Нет, далеко не каждая. — Он достал из мешочка браслет и защелкнул его на запястье Доны. — И вот, когда наступило утро, когда тебя уже не было рядом со мной, ко мне пришло понимание. Да, да, я понял, что побег невозможен и для меня тоже. Я почувствовал себя узником, закованным в глубокую темницу.

Дона взяла его руку и приложила к своей щеке.

— Весь этот долгий день ты много работал, между бровей у тебя залегла морщинка — это от сосредоточенности и погруженности в свое дело… Скажи, а потом, когда вы закончили ремонт, ты принял какое-нибудь решение?

Он отвел взгляд от нее к открытому окну.

— Мое решение?.. Ты Дона Сент-Коламб, жена английского баронета, мать двоих детей. А я — француз, преступник, отщепенец, враг твоих друзей. Решение должна принять ты, Дона, а не я. — Он решительно пересек комнату, но у окна оглянулся. — Я попросил Уильяма отвезти тебя в маленькую бухту среди скал Коверака. У тебя будет время решить, чего ты хочешь. Если я, Пьер Бланк и остальные вернемся на корабль целыми и невредимыми, и «La Mouette» отойдет с приливом, то на восходе солнца мы будем у берегов Коверака. Я высажусь в лодке на берег, чтобы выслушать твое решение. Но если с рассветом ты не увидишь никаких признаков «La Mouette», значит, моим планам помешали. Тогда, возможно, Годолфин наконец получит возможность вздернуть ненавистного Француза на самом высоком дереве в своем парке. — Он улыбнулся и шагнул на террасу. — Я всегда любил тебя, Дона, во всех твоих проявлениях. Но, кажется, сильнее всего я любил тебя, когда ты перегнулась через борт «Мерри Форчун» — с окровавленным лицом, в прилипшей к телу от дождя, разорванной одежде… — С этими словами он повернулся и исчез во тьме.

Дона стояла тихо, не шевелясь, прижимая к груди руки. Наконец она очнулась и поняла, что она одна. В руках у нее были рубиновые серьги и колье.

На столе по-прежнему стояли праздничная посуда, чаши с фруктами, серебряные кубки и бокалы. Стулья были отставлены, словно гости, отужинав, только что поднялись и удалились. Но во всем этом был какой-то заброшенный вид, как в натюрморте, написанном художником-любителем, не сумевшим вдохнуть жизнь в свое произведение.

Дона повернулась к ступеням парадной лестницы и уже положила руку на перила, как вдруг тихий звук с галереи привлек ее внимание. Подняв голову, она увидела на галерее Рокингэма. Не мигая, он смотрел на нее своими узкими хищными глазами.

Глава 20

Казалось, он стоял на галерее целую вечность, не сводя с нее глаз, потом медленно спустился вниз. Дона попятилась и, нащупав край стола, села на стул. На Рокингэме были только штаны и рубашка, на которую с лица стекала кровь. Кровь была и на ноже, зажатом в его руке. И тогда Дона поняла — что-то произошло. Где-то наверху, возможно в одном из темных коридоров, лежит раненый или убитый матрос из команды «La Mouette», может быть, это Уильям.

Рокингэм по-прежнему молчал, его узкие кошачьи глаза обжигали Дону. Наконец он опустился в кресло Гарри на противоположном конце стола и положил нож на тарелку перед собой. Немного погодя он заговорил с вызывающей фамильярностью. Дона содрогнулась: это был совсем другой человек, не тот Рокингэм, с которым она перебрасывалась остротами в Лондоне, бок о бок скакала во весь опор на прогулках в Хемптон-Корте и которого в глубине души презирала как никчемного повесу. В сидящем перед ней незнакомом Рокингэме клокотала холодная, дьявольская злоба, это был враг, который стремился причинить ей боль и страдание.

— Вижу, ваши драгоценности снова вернулись к вам.