Французская империя и республика

С доводами, приведенными Д. Куприяновым, трудно не согласиться. Действительно, отправляться за тридевять земель и морей с 32-тысячной армией[2] на завоевание незнакомой страны — не меньшая авантюра, чем имея 120-тысячную английскую армию, но не имея конкурентоспособного флота, нападать на Британию. Почему же Наполеон, будучи трезвомыслящим стратегом и прекрасным аналитиком, посчитал неприемлемым первый вариант и убедил Директорию в необходимости второго? Что руководило им при принятии решения в пользу Египта: авантюризм, мечтательность, расчет или что-то другое? Д. Куприянов дает этому весьма оригинальное объяснение: «Нет, Бонапарт прекрасно отдавал себе отчет в трудности того, что ему предстояло, ведь есть свидетельство Стендаля, который указал: в 1796 г. Директория поручила Бонапарту рассмотреть план вторжения в Египет. Он изучил его и вернул правительству с заключением: это невозможно!

Но прошло два года, и молодой полководец вдруг решительно переменил свою позицию. Почему? Ответ очевиден: за это время он узнал нечто, что ослепило даже такого трезвого и прагматичного полководца, как Наполеон. Какой мираж заставил его забыть о трудностях морского пути, о недостаточности вооружения, о жаре и решительном настрое египетских мамелюков и турецкого султана?

Нет никакого сомнения, что эта тайна должна была быть совершенно замечательной, превосходящей по своему значению все, что было известно до сих пор!»

По мнению Куприянова, отправляясь в Египет, великий полководец преследовал совсем другие, «необъявленные цели». А состояли они в следующем: «На самом деле Наполеона не интересовали ни установление французского протектората над Египтом, ни повторение подвигов Александра Великого, ни египетская селитра, необходимая для производства пороха, как считают некоторые историки, — Бонапарт пришел в Египет за «тайными знаниями»! Так можно назвать колоссальный массив накопленных за несколько тысячелетий знаний, созданных великой египетской цивилизацией. Все, чем был известен Египет — астрономия, астрология, инженерия, механика, одним словом, ключи к тайнам мироздания, — все это хранилось в засыпанных песками пирамидах и заброшенных храмах.

И Наполеон, этот гениальный провидец, первым из великих понял, какие преимущества получит тот, кто завладеет этими ключами».

Насколько правомерно такое утверждение, покажут факты.

К ним-то мы сейчас и обратимся. Прежде всего необходимо заметить, что Наполеон был далеко не первым, кому пришла в голову идея о походе в Египет. По словам одного из лучших исследователей наполеоновской эпохи А. Манфреда, «с того времени как Лейбниц подал Людовику XIV совет овладеть Египтом, идея эта на протяжении всего восемнадцатого столетия не переставала занимать государственных деятелей и некоторых мыслителей Франции». Одним из тех, кто отстаивал ее перед членами Директории, был Талейран, выступивший 3 июля 1797 г. в Национальном институте с докладом «Мемуары о преимуществах новых колоний в современных условиях».

Проанализировав этот и другие многочисленные проекты и планы завоевания Египта, французский историк Франсуа Шарль-Ру утверждал, что «если инициатива египетской экспедиции должна быть разделена в неравной доле между Талейраном, Бонапартом и Директорией, то идея ее никак не может быть им приписана. Эта идея не родилась в законченном виде в человеческом мозгу, она была плодом длительного развития…» И, добавим, имела под собой прочную экономическую основу, поскольку усиление позиций Франции в Египте полностью отвечало задачам французской колониальной политики. Ведь захват Англией ряда французских колоний (Мартиники, Тобаго и др.) фактически привел к почти полному прекращению колониальной торговли. Поэтому Талейран прежде всего видел в завоевании Египта возможное возмещение понесенных Францией потерь. Кроме того, не имея возможности нанести Англии прямой удар, можно было, захватив Египет, помешать британцам использовать дорогу в Индию через Суэцкий перешеек — и одновременно превратить Египет в базу для поддержки турецкого султана, номинального суверена страны. А упадок Османской империи, владевшей им, придавал вопросу о так называемом «турецком наследстве» особую остроту. Таким образом, грызня за овладение лакомой египетской костью становилась еще одним предметом спора в давнем соперничестве Англии и Франции.