Французская лилия. Роман о замках

Это место напоминало пустыню, нездоровую низину, где из земли поднимались ядовитые пары. Там стояло несколько разбросанных строений, в которых жили семеро монахов, полностью предоставленные самим себе. Но, впрочем, они не грустили. Они перестали думать о Боге, да и как можно было о нем думать, если церковь заваливалась, а большая часть кровли протекала? В хорошую погоду они играли в шары и принимали у себя бойких бабенок, благодаря которым время проходило вполне приятно.

Приезд аббата оказался для них как гром среди ясного неба, и странным монахам пришлось выбирать: либо уехать с несколькими су в кармане, либо вернуться к исполнению своих обязанностей с принятием образа жизни, установленного аббатом де Рансе. Все выбрали отъезд… после неудачной попытки извести мешающего им. И Рансе остался жить один, совершенно один, до тех пор пока два монаха, привлеченные его аскетическим одиночеством, не пришли к нему.

И аббатство начало постепенно подниматься из руин. Приезжали люди, заранее готовые к новым правилам, которые, по сути, были старыми: возвышенными, тяжелыми, как у святого Бенедикта, требующими тишины и каждодневной работы. Аббат де Рансе не давал себе послаблений, и в своей сырой пустыне, среди серо-зеленых озер и туманов, он сумел создать убежище для израненных душ и для тех, кто, стремясь к Богу, выбрал отречение от мирской суеты.

«Я не вижу другой двери, в которую стоило бы стучать, кроме двери монастыря», – написал он королю вместе с просьбой утвердить его действительным аббатом Траппа. Мало-помалу он обрел мир в душе, пребывая в посте и воздержании, в смиренном труде своими руками, находясь лицом к лицу с вечностью и небытием, в постоянном поиске Бога. Пепел этой сгоревшей души через какое-то время зажжет маяк, лучи которого достигнут границ христианского мира.

«Закроем глаза, о душа моя! Отстранимся от всего мирского, чтобы мы не видели его и не были видимы оттуда…» Такова была его молитва.

Аббат де Рансе, крестным отцом которого был сам кардинал де Ришелье, скончался в Траппе 27 октября 1700 года. А замок Веретц после него перешел к семейству д’Эгийон…

В наши дни замок превратился в очень приличный отель.

Виллетт (Villette) Венера-лицеистка

Слабость, твое имя – женщина.

Шекспир

«Восхитительный пейзаж, очаровательное общество, все таланты в совокупности с красотой девушек, музыка, живопись, латинский, греческий, все языки, все науки». Так говорил в последней четверти XVIII века один безусловный поклонник прекрасного замка Виллетт и его обитателей маркиз де Груши, представитель древнего нормандского рода. Говорили, что один из его предков сопровождал Вильгельма Завоевателя. У него была жена и трое детей. Старшей была Софи, главная героиня этой истории. Затем шел Эммануэль, что служил телохранителем у короля Людовика XVI, а потом стал тем самым маршалом Груши, которого напрасно ждал при Ватерлоо император Наполеон. И, наконец, младшей была Шарлотта.

Все жили весело в этом прекрасном замке, построенном в окрестностях Мёлана: в большом доме, стоящем в конце аллеи из старых лип, в доме, который мог бы показаться почти простым, если бы рядом не было великолепного парка с водопадами и фонтанами.

Но в декабре 1786 года все в доме говорили только о Софи: она должна была выйти замуж, и это замужество стало предметом для оживленных разговоров в городе и в деревне, в интеллектуальном мире науки, вплоть до самой Академии, откуда даже решили послать на свадьбу специальную делегацию: «представителей набрали в классе геометрии и астрономии». Искали самых достойных, причем не только из Академии наук, но и из Французской академии, ибо жених был очень представительным ее членом.

Кто же был этот жених? Его звали Жан-Антуан де Карита, маркиз де Кондорсе, и это был великий ученый, автор блестящих исследований о расчете интегралов и по алгебре, о котором сам Вольтер сказал, что это «человек, более всего необходимый Франции». Можно себе представить эмоции, которые вызвал тогда подобный союз, на который век Просвещения отбросил свои последние лучи, прежде чем погрузиться в кровавую купель Революции.

Как минимум, можно сказать, что жених и невеста вряд ли соответствовали друг другу по возрасту. Софи, которая первоначально служила канониссой в Нёвилль-ле-Дам, что в Домбе, была девушкой двадцати двух лет. Она была прекрасна: живое личико, огромные черные глаза, яркие и очень умные. Кондорсе было сорок три, но выглядел он неплохо. Но даже не в этом крылось главное удивление и смятение. Просто математик, который собирался жениться, выглядел человеком, который нарушает основополагающий принцип. Если ты математик, то ты не должен совершать то, что великий д’Аламбер называл «кувырком».