Французская магия

- Когда ты вернешься, ты сдашь мне свою палочку и сову. - Толстяк побагровел.

- Нет, дядюшка. Если я не буду каждый день писать своему крестному, - я постепенно давил ярость и боль, выплескивавшиеся изнутри, словно гной, но остатки выплеснувшейся магии все еще витали вокруг нас, заставляя толстяка ежиться, - то он придет в ваш дом, выяснить, как мои дела.

Из толстяка будто выпустили воздух, крестного отца, которого Дурсль считал убийцей, он боялся.

- Неблагодарный мальчишка, мы тратим на тебя свои деньги и силы, а ты угрожаешь мне своим крестным?!

- Если уж ты так хочешь, дядюшка, я могу... компенсировать затраты. Ты неважно выглядишь, дядя. - Успел я перебить его до того, как он произнес хотя бы слово. - Если хочешь, я могу сварить тебе пару зелий, поправить здоровье.

Заплывшие глазки Вернона вылезли из орбит, однако, в отличие от своего сына-бегемота, идиотом Вернон не был, иначе не занял бы пост вице-директора фирмы Граннингс.

- И ты думаешь, мальчишка, что я поверю тебе? - хотя это казалось невозможным, но он покраснел еще сильнее, гневно фыркая как вылезший из воды тюлень. - Ты хочешь меня отравить!

- Если хочешь, дядя, я поклянусь магией, что эти составы не причинят тебе вреда. А ты сможешь сбросить вес, да и сердце укрепить. - Мой взгляд твердо встретил взгляд заплывших глазок, пытавшихся как будто просверлить меня насквозь.

- Ну, хорошо, негодный мальчишка, но не жди, что я буду лучше к тебе относиться. - Толстяк развернулся и пошел к сверкающему свежим лаком автомобилю, припаркованному на стоянке возле вокзала. Внезапно, будто поймав какую-то мысль, он снова обратился ко мне.

- С чего это ты решил расплатиться?

- В отличие от других, вы с тетей хотя бы честно говорите, что ненавидите меня. - Прямо ответил я. Ответ заставил Вернона подавиться, и никаких возражений больше не звучало.

***

Петуния, как только мы вошли в гостиную, открыла рот, чтобы разразиться очередной гадостью в мой адрес, но, остановленная предупреждающим взглядом Вернона, только махнула рукой в сторону лестницы. Дадличек не показывался, видимо, опять пил пиво с друзьями и издевался над малышнёй, пока любящие родители думали, что их деточка сидит и пьет чай у Полкиссов.

Оказавшись в своей комнате я уткнулся лицом в подушку и застонал - действие Хогвартских чар завершилось окончательно, и боль от предательства лучших друзей, людей, к кому я относился словно к родным, затопила меня. Голову будто сковало раскаленным обручем, из глаз текли слезы, но я лежал молча, чтобы не привлечь внимания к моей комнате. Спустя несколько часов я наконец очнулся от своего полубредового состояния, и попытался понять, что делать, к кому обратиться за помощью. Метнувшись к столу, чтобы перво-наперво написать письмо крёстному, я остановился, словно пораженный молнией - а откуда я знаю, известно ли было Сириусу о том, что под руководством директора творили мои "лучшие друзья" и Молли Уизли. И кому в действительности верит мой крестный?

"- Если Сириус сейчас в своем родовом доме, куда нет хода Министерству, - размышлял я, - то почему он не забрал меня? Пусть он - разыскиваемый преступник, но в доме Блеков меня бы не нашли".

По щеке невольно скатилась слеза. Единственный оставшийся близкий родственник, послушавшись аргументов Дамблдора, не сделал ничего, чтобы меня защитить.

Если ему было известно об их предательстве - то меня ждет Petrificus Totalus от Сириуса и заклятье забвения от Дамблдора, как только крёстный переправит меня в Хогвартс.

Ремус? Точно так же, неизвестно, на чьей стороне сейчас бывший профессор. За все время моей жизни у маглов, Ремус ни единого раза не послал мне весточку, и я не верил, что у оборотня, при всей изворотливости этого племени, не было возможности выяснить, где я нахожусь. Если он спросил у директора, где я, а тот прикрылся словами об общем благе, то, получается, Ремус тоже отвернулся от меня, поверив старику.

Как странно чувствовать себя совершенно одиноким, не смея попросить кого-либо о помощи и не доверяя никому. Мне нужен был человек, достаточно хорошо ко мне относящийся, но при этом не связанный с Хогвартсом и орденом Феникса. Наконец мне в голову пришла мысль о человеке, отвечающем обоим требованиям, и вдобавок моём, в некотором роде, должнике.

Подтянув к себе перо и пергамент я, решившись, вывел на листе: "Здравствуй, Флёр". На первой фразе мысль застопорилась, и я долго подбирал слова, но спустя какое-то время письмо было готово.

"Здравствуй, Флёр. Как прошла твоя поездка домой? Как чувствует себя Габриэль? Ты сказала, что я могу написать тебе, если мне понадобится твоя помощь, Флёр. Скажи, что бы ты сделала, если бы узнала о предательстве своих лучших друзей? Причём о доказанном предательстве. Гарри П."