Французская няня

Дорогая Софи,

признаюсь, мне совершенно нет дела до любовных страданий вашей гувернантки, да и до нарядов ваших дам тоже. Все мои мысли заняты другим. Сегодня на улице Нотр-Дам-де-Шан праздник, потому что мадам Селин впервые назвала свое имя. Доктор Манетт приходит раз в два-три дня и задает ей самые простые вопросы, чтобы проверить ее способность к рассуждению. До сегодняшнего дня на вопрос «Как вас зовут?» она всегда отвечала: «Не знаю» — или в растерянности молчала, а то и вовсе начинала рыдать. Так же она отвечала и на вопросы о том, сколько ей лет, чем она занимается, где находится, какое сегодня число и какой идет год. Сегодня же, услышав твердый ответ мадам, что зовут ее Селин Варанс, Олимпия от потрясения так сжала кулаки, что расцарапала ногтями ладони. Правда, на вопрос доктора о том, сколько ей лет, она ответила: «Двенадцать». Еще она сказала, что находится в поместье Поммельер вместе со своими родителями и что ей пора идти, потому что ее ждет крестный, чтобы зажигать костер в честь праздника Святого Иоанна. Как ты, наверное, помнишь, эти костры зажигают в июне. Доктор спросил, а есть ли у нее дети, тогда мадам ответила: «Дочка». Тут Олимпия опять преисполнилась надеждой, но на вопрос «А как зовут вашу дочь?» мадам ответила: «Дагоберта. Принесите ее сюда, я должна ее переодеть, а то Соланж всегда надевает ей платье наизнанку».

Доктор Манетт, однако, остался весьма доволен. Он объяснил Олимпии, что, хотя мадам все еще не ориентируется во времени и пространстве, она уже твердо знает, кто она такая, и способна к установлению логических связей, например правильно соотносит имя куклы с песней о добром короле в штанах наизнанку и помнит имя няни, одевавшей ее дочку.

Он велел нам продолжать вести с мадам осмысленные беседы, как будто она все понимает, рассказывать ей истории из нашей жизни на бульваре Капуцинов, но не переусердствовать. Читать побольше вслух. И самое главное, все, кто ухаживают за мадам, а нас теперь вместе с Анжеликой пятеро, должны в точности исполнять предписания доктора.

С тех пор как моя хозяйка, виконтесса де Лагадьер, обнаружила, что я умею читать, я ей тоже читаю вслух. Знаешь, когда она приказывает мне это делать? Когда лежит в ванне. Она проводит там кучу времени, одетая лишь в тонкую батистовую сорочку, которая в воде становится совершенно прозрачной и облегает тело, как кожа. Горничные постоянно подливают в ванну горячую воду, чтобы мадам Виолен не простыла. Я думал, что она постесняется показываться почти голой слуге мужского пола. Она же так набожна, исповедуется по два раза на неделе. Однако она объяснила зашедшей в гости подруге, что считает абсолютно бессмысленными безумные теории просветителей и Великой революции, она соблюдает только законы предшествующей эпохи, когда мир еще не сошел с ума. А по законам времен Короля-Солнца и его «Черного кодекса» я не человек, а принадлежащий ей предмет, хотя она и признает, что я довольно сообразителен. Как лошадь, например, или собачка.

«Вы же позволяете вашему Фифи ходить вокруг, когда принимаете ванну? — спросила она у подруги. — А ведь он очень понятливый песик, разве что говорить не умеет. Отчего же я должна переживать из-за присутствия Туссена, когда мне требуются его услуги?»

Думаешь, меня обидело или унизило такое размышление? Вовсе нет. Когда меня привезли во Францию, мадам Селин своей любовью и заботой показала мне, что считает меня человеком, крестный подкрепил эту уверенность книгами и доверием. Разве могут заставить меня усомниться в себе слова необразованной, темной женщины, пусть она и виконтесса? Я бы, правда, ее предупредил, что принимать, лежа в ванне, человека противоположного пола может оказаться опасным: помнишь, что случилось с Маратом и Шарлоттой Корде?

Однако — шутки в сторону. Знаешь, что меня беспокоит? Что виконту Лагардьеру не понравится чрезмерное доверие ко мне жены и он захочет от меня отделаться. А если он продаст меня кому-то, кто живет в провинции, и мне придется покинуть Париж, вот это будет настоящая беда. Я поговорил об этом с мадам Женевьевой, она в своем обычном великодушии тут же предложила, что купит меня сама, чтобы оградить от всех неприятностей. Олимпия возразила, что это было бы неосторожно: племянники Гражданина Маркиза знают, что мадам Селин находится в особняке мадам Сулиньяк, и могут что-то заподозрить. А потому я должен запастись терпением и не поддаваться на провокации хозяйки.

Как же мне надоело терпеть и ждать! Я хочу быть свободным человеком перед лицом закона, иметь право свидетельствовать в пользу мадам Селин. Хочу, чтобы наша дорогая подруга уже выздоровела и чтобы жизнь опять стала такой, какой была прежде.

Вот, начал я свое письмо, сообщив, что рад, а теперь вгоняю тебя в тоску. Прости, воробушек. Напиши мне что-нибудь веселое. Весна в сельской Англии — должно быть, чудесное зрелище. В саду мадам Женевьевы уже зацвели все розы. Мадам Селин радуется их аромату, и Олимпия все время ставит ей в комнату букет. Лепестки, завернутые в письмо, — от той розы, которую наша бедная мадам поднесла к губам, чтобы почувствовать ее бархатистое прикосновение. Я их тоже поцеловал перед тем, как вложить в конверт.

Пусть наши поцелуи согреют твое сердце и придадут тебе мужества.

Обнимает тебя твой старший брат

Туссен