Французская няня

Но едва женщина вышла, Софи встала, дошла до угла комнаты, где стоял ночной горшок, и ее вырвало. Потом она снова положила голову маме на грудь. Четыре свечи догорали, вскоре огарки потухли.

Софи была так истерзана страданием, что, несмотря на холод, заснула.

Ее разбудил незнакомый голос. Она открыла глаза и увидела, что наступил день. На подоконнике образовалась белая подушка из снега.

Низкий и хриплый старушечий голос обращался к мадам Анно:

— Да, я могу ее забрать. Мне как раз нужна девчонка ее лет. Остальные слишком малы.

— Вы дадите мне за нее десять франков.

Софи прислушалась и незаметно взглянула из-под согнутого локтя. Она вздрогнула от удивления и страха: голос был ей незнаком, но старуху она не раз видела прежде. С тех пор, как она себя помнила, эта старуха бродила по пыльным улицам Монмартра в сопровождении двух-трех тощих, грязных, оборванных и босых девочек, которые толкали или тащили тележку, наполненную вонючими костями.

В квартале перешептывались, что сиротки, которых из милости держала старуха, должны собирать не только кости, выброшенные кухарками добропорядочных домов и обглоданные собаками, или те, что мясники отдавали за гроши — а старуха потом вываривала их в котле с золой и еще какой-то дрянью и делала дешевое мыло. Ходили слухи, что она заставляет их собирать еще и дохлых мышей, собак, кошек, птиц и прочую падаль, которую можно найти среди отбросов. Все это варилось с репой с добавлением крапивы и других сорняков и было единственной пищей, какой старуха кормила своих сироток.

— Может, это и выдумки какого-нибудь пьяницы с черным воображением, — сказал Пьер Донадье Фантине каких-нибудь несколько месяцев назад. — Однако странно, что никто из девочек за эти годы не вырос настолько, чтобы сравняться ростом со своей благодетельницей. Вы, мадам Гравийон, видели хоть одну, которая бы сделалась сначала девушкой, а потом молодой женщиной?

Рабочие из мелового карьера рассказывали, что как только сиротке исполнялось двенадцать лет, старуха увозила ее в деревню и там продавала крестьянам для тяжелых работ…

— …или какому-нибудь старому господину с тугим кошельком и дурными наклонностями, — подхватывал хозяин винной лавки.

— Да все куда проще: мы не видим их повзрослевшими, потому что они еще раньше умирают с голоду и старуха бросает их тела в Сену, — цинично заключал штукатурщик.

— Никогда не подходи к этой женщине, если она тебя позовет, — строго сказала Фантина дочери. — И если вдруг она схватит тебя за руку или за платье, скажи, что будешь кричать и звать жандармов.

Теперь, услыхав слова «Да, я могу ее забрать», Софи затряслась от ужаса.

Она сделала вид, что продолжает спать, а когда старуха вышла, подняла голову и сказала привратнице:

— Я не пойду с ней. И если вы попытаетесь отдать ей меня насильно, я стану кричать и звать жандармов.

— Ладно, наглая девчонка, — грубо ответила ей привратница. — Жандармов захотела, говоришь? Получишь! Собирай свое тряпье, и я тебя сейчас же отведу в комиссариат полиции. Знаешь ведь, что бывает с сиротами, у которых никого нет? Их сдают в дом призрения.

6

Несколько лет назад Софи побывала в доме призрения вместе с отцом: они искали старую родственницу, приехавшую из провинции на Монмартр для судебного разбирательства. Бедняжку арестовали за бродяжничество, потому что она не знала города, потерялась и до наступления темноты не сумела добраться до улицы Маркаде. Жандармы увидели, что она спит на скамейке на площади Клиши и сразу же отвели в дом призрения. Родственница клялась и божилась, что она не нищенка, умоляла жандармов помочь ей добраться до дома племянника, который ее ждет и собирается поселить у себя, — но ее объяснений никто не слушал.

Гравийону вместе с маленькой дочкой удалось войти в дом призрения только благодаря тому, что отец Софи был знаком с одним из надсмотрщиков. Их провели в заполненную людьми огромную комнату, посреди которой стоял стол, покрытый грязными пыльными тряпками. За столом сидели в тесноте не меньше сотни женщин всех возрастов и очень быстро рвали руками тряпки на полоски. Если их движения замедлялись или кто-то говорил словечко соседке, надсмотрщик немедленно кричал: «Мари Лафоре! Бездельница, я все вижу, не думайте! В наказание у вас сегодня на обед только холодная вода».

Из посторонних шумов разрешались лишь кашель и хрип, ибо они никак не зависели от воли кашляющих. В помещении без окон, освещенном дюжиной масляных ламп, было нечем дышать из-за пыли, которая поднималась от тряпок, и тошнотворного запаха, исходившего от немытых тел. Больше всего кашляли девочки, которые составляли добрую половину всех присутствующих. Там были и совсем крошки, лет четырех или даже меньше, — им приходилось работать с той же быстротой, что и взрослым. Софи смотрела на них с тоской и ужасом: как они выдерживают такой тяжелый однообразный труд, не слезая с лавки, чтобы размять руки и ноги или хотя бы глотнуть воды?

— Сколько часов работают эти несчастные? — спросил типограф у своего приятеля-надсмотрщика.

— Шестнадцать, как на любой фабрике или в мастерской.