Французская одноактная драматургия

Голос матери. Нет, бедный Мишель. Откуда ему знать? Он просто чует ядовитый дух. Лан-Мария, почему ты вырываешь оружие из его рук? Ведь он старается спасти и тебя.

Мишель(тихо и просительно). Лан-Мария!

Лан-Мария. Что?

Мишель. Посмотри-ка еще! Может быть, она уже умерла?

Лан-Мария. Нет, сейчас прилив. Когда море высокое, люди не умирают.

Мишель. Все же посмотри. Я не могу!

Лан-Мария идет, хромая, за полог.

Голос матери. Я вижу, как мой сын смотрит на меня. Глаза его полны слез. Лан-Мария, бедное мое дитя!

Лан-Мария(из-за полога). Нет. Губы ее шевелятся. Пальцы ее поглаживают саван. У таких стариков не хватает сил умереть. Им нужно время.

Голос матери. Когда носишь имя Керноа, нелегко перейти от живых к мертвым.

Мишель(нетерпеливо-раздраженно). Я жду уже семнадцать дней, Лан-Мария! И чего ради? Лежащая там женщина больше мне не мать. Она меня даже не узнает.

Лан-Мария. Она тебя чувствует.

Мишель. Не знаю.

Лан-Мария. Ты плоть от плоти ее.

Мишель. Я слишком давно отделился от нее.

Лан-Мария. Тебе так кажется. Но она не отделилась от нас. И может быть, из-за нас она и не может умереть.

Мишель. Ты опять бредишь, Лан-Мария.

Голос матери. Он не бредит. Да, из-за вас.

Лан-Мария. Можно подумать, что она нарочно тянет, что она не хочет умереть раньше…

Мишель. Раньше чего?

Лан-Мария. Раньше, чем что-то произойдет. Она тоже ждет.

Мишель. Конечно, ждет. Смерти! Это единственное, что ей остается.

Лан-Мария. Нет. Ее что-то очень беспокоит. А ведь эта женщина не из тех, кто страшится смерть, ты знаешь.

Мишель. Так что же?

Лан-Мария. Даже когда глаза ее закрыты, я ясно вижу по чертам ее лица, что она настороже. Каждый ее мускул напряжен.

Мишель. Пусть успокоится с миром. До самого конца здесь ничего больше не может случиться. Все рассыпается, и люди и вещи.

Голос матери. Ах! Как бы мне удержать эту жизнь, покидающую мое тело! Я истерта до костей, и именно теперь я им больше всего нужна.

Лан-Мария. Это так. Бури подтачивают утесы. Я пас коров там, где ты сегодня бросаешь якорь. А там был раньше хутор, и огонь горел в семи очагах, и все люди назывались Керноа. По возвращении с моря в ограды домов они на руках втаскивали семь баркасов. А потом шесть семей Керноа ушли одна за другой, после того, как шесть раз находили на берегу обломки баркасов, выплюнутых морем, как объедки, после того, как мужчин поглотила пучина. И зимой после каждого отъезда прибой обрушивает еще один дом под соломенной крышей. Наш был последним. Но уже в ночь твоего рождения волны хлестали в дверь, знаменуя твое морское крещение. Когда дома не стало, на всем побережье осталось одно укрытие — эта мельница, давно заброшенная мельником, забывшим золотой цвет зерна. Едва мы успели перенести сюда свой скарб, как баркас отца пошел ко дну и на наших глазах утонул с тремя старшими братьями — Иваном, Жозефом и Луи.

Голос матери. Да примет бог их души!

Пауза.

Мишель(разгневанно). Что ты замолчал? Раз уж ты стал сам себе рассказывать жизнь Керноа, говори до конца.

Лан-Мария. Не могу. Потом началась ее жизнь, только ее. И я уверен — она меня слышит.

Голос матери. Да, слышу. Молчи!

Мишель(после минутного колебания подходит к парусу-пологу и берется за него рукой). Тогда продолжу я. Слушай, мать, если можешь. Тебе пора умереть, и пора, чтобы настал всему конец и берег обезлюдел. Твой муж и твои старшие сыновья погибли, ты не захотела отступить, как другие женщины, перед натиском западных волн. Раньше, мать, ты была такой красивой в белых расшитых повойниках, а теперь волосы твои висят спутанными космами. От весел задубели руки, и лицо постепенно потемнело от водяной пыли. С каждым годом все яростней ты направляла против ветра жалкий баркас. Мне не было еще двенадцати лет, когда ты взяла меня на борт вместо юнги, потому что прежний ушел в город. И с тех пор я скрепя сердце пашу это море, а во мне клокочет ненависть к черной живой воде. Еще ребенком я приходил в бешенство, видя клубящиеся водовороты. Я хватал палку и бил на песке пену прибоя. И взгляд мой отдыхал, только когда, повернувшись спиной к разъяренному морю, я смотрел на далекие шпили колоколен. Мать, почему ты меня держала здесь на цепи?

Голос матери. Потому что место Кериоа здесь.

Мишель. Моя настоящая жизнь еще не началась. Я жду, когда умрет эта старая женщина, чтобы уйти в края, где о ветре узнаешь только по шелесту листвы, где волны — это овсяное поле в грозу, где горизонт — не линия, а сиреневый холм, с которого вечером спускается стадо. Понимаешь?

Лан-Мария. Не кори мать. Дай ей умереть.