Французская повесть XVIII века

Нестерпимая и оскорбительная холодность его супруги развеяла эти иллюзии. Чем более он влюблялся в Элизу, тем сильней страдал от неприязни, которую она к нему питала, так что нежная и чистая любовь, которая должна была его осчастливить, уже готова была обратиться для него в настоящую пытку. Однако невинная уловка, подсказанная ему случайностью, полностью восстановила его в своих правах.

Душа ищет возможности для проявления своих чувств и, не найдя их в действительности, обращается к предметам воображаемым. Решив, что в мире нет ничего достойного ее привязанности, Элиза отыскала для себя источник утешения, восторга и умиления в области вымысла. Тогда были в моде россказни о сильфах. На глаза ей попалось несколько романов, в которых описываются прелести общения между этими духами и смертными; в ее глазах эти блестящие выдумки обладали всем очарованием действительности.

Итак, Элиза поверила в существование сильфов и загорелась желанием завести знакомство с одним из них. Необходимо по крайней мере представлять себе то, чего желаешь, — но легко ли представить себе духа? Посему Элизе пришлось наделить своего сильфа обличьем мужчины, но, стремясь даровать столь возвышенной душе достойное обиталище, она наградила его телом, созданным по ее собственному вкусу: стройным и гибким станом, одухотворенным, привлекательным и умным лицом, румяными и свежими щеками, достойными сильфа, под чьим началом находится утренняя звезда, прекрасными глазами, голубыми и томными, не говоря уже о какой-то необычайной воздушности во всех движениях. Ко всему этому она добавила легчайшие украшения: цветы, несколько ленточек самых нежных тонов, полупрозрачный шелковый плащ, которым как бы играют зефиры, и два крыла, подобные крыльям амура, на которого был так похож этот прелестный сильф. Таков был плод фантазии Элизы, и ее сердце, соблазненное собственным воображением, не устояло перед этим призраком.

Вполне естественно, что самые сокровенные и самые яркие из наших мыслей оживают во сне: вскоре сновидения Элизы убедили ее, что этот призрак не лишен некоторой реальности.

Тем временем Воланж, уверенный в том, что жена его не любит, не переставал следить за нею ревнивым взором. Но сколько бы он ни приглядывался, видел лишь, что в кругу подруг она держится с оживлением, обходительностью, а подчас и с подлинным дружелюбием, но что ни одному из мужчин не удалось добиться от нее благосклонности, которая могла бы его встревожить. Когда она находилась в мужском обществе, у нее был суровый взгляд, презрительное выражение лица, чопорные манеры. Она мало говорила сама и почти не слушала других; видно было, что она или скучает, или едва сдерживает раздражение. Мыслимое ли дело, чтобы женщина в ее возрасте была столь бесчувственна и даже не отличалась склонностью к кокетству! Но в конце концов Элиза сама себя выдала.

В то время, благодаря своей новизне, с блестящим успехом шла опера под названием «Зелиндор».^{206} Элиза смотрела это представление, сидя в собственной ложе вместе с Жюстиной, камеристкой, к которой она питала дружеские чувства. Жюстина пользовалась ее полным доверием, — робкие души целиком привязываются к тем, кому они единожды открылись, победив свою застенчивость. Элиза была бы рада вовсе не расставаться с той, кому она под секретом поведала о своей слабости, и отдельная ложа была ей дорога прежде всего потому, что там они могли побыть вместе с глазу на глаз.

От внимания Воланжа, следившего из противоположной ложи за каждым движением Элизы, не ускользнуло, что всякий раз, когда на сцене появлялся Зелиндор, она вздрагивала и принималась о чем-то взволнованно шептаться с Жюстиной.

Его охватило смутное беспокойство, и тем же вечером он улучил минутку, чтобы поговорить с Жюстиной наедине.

— Твоя госпожа получила от оперы большое удовольствие, не правда ли? — сказал он ей.

— Ах, сударь, она от нее просто без ума. Ей так понравился этот Зелиндор! Можно подумать, что опера написана по ее заказу. Она до сих пор не может прийти в себя от изумления: ей показалось, будто на сцене разыгрывают ее собственные сны.

— Неужто твоей госпоже снятся такие сны?

— Увы, сударь, именно такие. И это ваша вина: вы довели ее до того, что она стала находить удовольствие в сонных грезах. Нечего сказать, хорошо же вы себя ведете, если такая молоденькая, такая хорошенькая женщина начинает вздыхать по сильфам!

— По сильфам?

— Да, сударь, по сильфам. Но я выболтала ее тайну.

— А ты не шутишь, Жюстина?

— Какие уж тут шутки? Ах, сударь, да мыслимо ли обходиться с женой так, как вы с ней обходитесь! Всякий раз, когда она просыпается поутру — а щечки у нее пылают, в глазах томление и губки свежи словно роза, — и со вздохом говорит, как она была счастлива во сне, у меня от жалости к ней сердце разрывается, а вас я прямо ненавижу.

— Что поделать? Я пылал к твоей госпоже такой любовью, какую не часто встретишь, но на эту нежнейшую страсть она ответила только холодностью, доходящей до отвращения.