Французская повесть XVIII века

Мир был нарушен царем Гиркании.^{59} Он отправил послов просить руки Исмении и, получив отказ, вторгся в пределы Бактрианы. Странное то было вторжение. Порою царь представал взорам в полном вооружении и готовый к бою, порою на нем видели одежды влюбленного, любовью влекомого к подруге. Он вел с собою всю челядь, потребную для свадебного празднества: плясунов, игрецов, шутов, поваров, евнухов, женщин; и еще вел он огромную рать. Он писал царице нежнейшие письма; и в то же время он разорял весь край: один день уходил на пиршества, другой — на военные действия. Никогда доселе война и мир не представали в образе совершеннее, и никогда не видывали соединения такой строгости с такою распущенностью. Жители одного селения бежали от жестокости победителя, жители другого предавались веселью, пляскам и пиршествам; и по странной причуде сей царь домогался двух несовместимых крайностей: чтобы его любили и чтобы его страшились; его не любили и не страшились. Против его рати выставили бактрианскую, и первая же битва решила исход войны. Один воин, недавно вступивший в ряды бактриан, вершил чудеса храбрости; он пробился туда, где отважно сражался гирканский царь, и захватил его в плен. Передав сего властителя одному военачальнику, он смешался с толпою; но под гул приветственных возгласов был приведен к шатру главнокомандующего. Он предстал пред ним с благородной непринужденностью; о деянии своем говорил скромно. Главнокомандующий предложил ему награды — воин проявил бесстрастие; главнокомандующий хотел осыпать его почестями — воин, казалось, к ним привык.

Аспар рассудил, что подобный человек не может быть заурядного происхождения. Он призвал его ко двору и при виде его еще более утвердился в сей мысли. Манера держаться, свойственная этому человеку, восхитила Аспара; даже грусть, читавшаяся у него на лице, внушала уважение; Аспар превознес его храбрость и сказал ему самые лестные слова.

— Повелитель, — промолвил чужеземец, — прости несчастному, коего злополучие почти лишает способности ощутить твои щедроты и еще того более — на них ответствовать.

Глаза его наполнились слезами, и евнух был растроган.

— Если ты несчастен, — сказал он чужеземцу, — будь мне другом. Мгновение назад я восхищался тобою, теперь я люблю тебя; я хотел бы утешить тебя и призвать тебе в помощь и мой разум, и твой собственный. Соблаговоли занять покои у меня во дворце; живущий в нем любит добродетель, и ты не окажешься там чужаком.

На следующий день в Бактриане был всеобщий праздник. Царица вышла из дворца в сопровождении всех своих придворных. На колеснице предстала она перед огромной толпою народа. Покрывало, прятавшее лицо ее, позволяло видеть прелестный стан; любовь подданных, казалось, являла их взорам невидимые под покрывалом черты ее лица.

Она сошла с колесницы и вступила в храм. Бактрианские вельможи проследовали за нею. Царица простерлась ниц и вознесла безмолвную молитву; затем приподняла покрывало, собралась с мыслями и промолвила вслух:

— Бессмертные боги! Царица Бактрианы благодарит вас за победу, которую вы ей даровали. Довершите ваши благодеяния, не допустив, чтобы она когда-либо употребила ее во зло. Сделайте так, чтобы не ведала она ни страстей, ни слабостей, ни прихотей; пусть опасается лишь того, чтобы творить зло, и уповает лишь на то, чтобы творить добро; и уж коль сама она не может быть счастлива, — присовокупила царица голосом, прерывающимся от рыданий, — сделайте хотя бы так, чтобы счастлив был ее народ.

Жрецы свершили богослужение по установленному обряду; царица вышла из храма, взошла на колесницу, и народ проводил ее до самого дворца.

Несколько мгновений спустя Аспар прошел к себе в покои; он искал чужеземца и застал его в глубочайшей печали. Он сел подле него и, удалив всех, кто там был, промолвил:

— Откройся мне, заклинаю тебя. Разве тебе неведомо, что встревоженному сердцу сладостно излить свои муки? Это приносит такое же умиротворение, какое приносит отдохновение в покойном месте.

— Мне пришлось бы, — отвечал чужеземец, — поведать тебе обо всех событиях моей жизни.

— Этого я и хочу, — подхватил Аспар. — Ты будешь говорить с человеком чувствительным: не таи от меня ничего, для дружбы все важно.

Любопытство Аспара было вызвано не одними только дружескими побуждениями и человеколюбием. Он хотел удержать этого необыкновенного человека при бактрианском дворе; он стремился узнать поглубже того, кому уже отвел место в своих замыслах и кого прочил в уме для самых великих деяний.

Чужеземец призадумался на мгновение и начал так:

— Любовь составила все счастие и все несчастие моей жизни. Начало ее она усеяла горестями и наслаждениями; а затем оставила в ней только слезы, стенания и сожаления.

Я рожден в Мидии,^{60} и в роду моем немало славных предков. Мой отец одержал славные победы во главе мидийских ратей. Я утратил его в детстве, и мои воспитатели внушили мне, что его доблести — прекраснейшая часть моего наследства.