Французская повесть XVIII века

— И все погубили себя. То же случилось и с Дерошем, подобно сотням тысяч до него и сотням тысяч после. Он хранил свои письма в небольшой шкатулке, стянутой сверху и с боков металлическими обручами. И в городе, и в деревне шкатулка хранилась в запертом на ключ секретере. Во время путешествий она помещалась в одном из дорожных сундуков Дероша, находившемся на передке экипажа. Так было и на сей раз. Прибыв на место и выйдя из коляски, Дерош дал шкатулку слуге, дабы тот отнес ее в его апартаменты, попасть в которые можно было, только пройдя через комнаты его жены. И тут обруч лопается, шкатулка падает, разваливается, и множество писем рассыпается у ног г-жи Дерош. Она поднимает некоторые из них и убеждается в измене своего супруга. Впоследствии она не могла без содрогания вспоминать об этой минуте. Она говорила мне, что вся покрылась холодным потом, и ей казалось, что железные когти сжимают ей сердце и раздирают внутренности. Что с ней будет? Что ей делать? Она собралась с духом и призвала на помощь остатки разума и сил. Из всех писем она отобрала несколько, самых многозначительных, поправила дно шкатулки и приказала слуге отнести ее в комнаты господина, запретив ему говорить о случившемся под страхом немедленного увольнения. Она пообещала Дерошу, что он никогда не услышит от нее ни звука жалобы, она сдержала слово. Однако грусть овладела ею. Порой она плакала. Ей хотелось уединения и во время прогулок, и у себя в комнатах. Она велела, чтобы ей накрывали отдельно, она постоянно хранила молчание. Только порой у нее вырывались невольные вздохи. Дерош огорчался, но был спокоен, ибо приписывал ее состояние определенному недомоганию, хотя кормящие матери ему не подвержены. За весьма краткое время здоровье его жены настолько ослабло, что пришлось покинуть деревню и вернуться в город. Она добилась от мужа того, что весь путь они проделали в разных экипажах. По возвращении она повела себя столь сдержанно и умело, что Дерош, который не заметил похищения писем, в легком пренебрежении со стороны жены, ее равнодушии, вырывавшихся у нее вздохах, в едва сдерживаемых слезах, в склонности к одиночеству усматривал только обычные признаки свойственного ей, как он думал, нездоровья. Порой он советовал ей прервать кормление ребенка. Но для нее это был как раз единственный способ оттянуть, насколько возможно, выяснение отношений с мужем. Итак, Дерош продолжал жить рядом с женою, находясь в полном неведении относительно тайных мотивов ее поведения, когда однажды утром она предстала перед ним величественная, благородная, исполненная достоинства. На ней было то же платье и те же украшения, что и в день домашней церемонии накануне их свадьбы. Она несколько утратила свою свежесть и приятную полноту, снедавшая ее тайная печаль уменьшила ее очарование, но эти потери с избытком возмещались благородством ее осанки. Когда жена вошла, Дерош писал своей возлюбленной. Смущение охватило обоих, но оно оказалось мимолетным, ибо оба искусно скрыли его. «О жена моя! — воскликнул Дерош, увидя ее и скомкав, как бы по рассеянности, исписанный им листок бумаги, — как вы прекрасны! Каковы ваши планы на сегодняшний день? — Я предполагаю, сударь, собрать обе наши семьи. Приглашены наши друзья, наши родные, и я рассчитываю на вас. — Разумеется. К какому часу желаете вы, чтобы я был готов? — К какому часу я желаю? да… в обычное время. — В руках у вас веер и перчатки, вы куда-то собрались? — С вашего позволения. — Разрешите узнать, куда вы направляетесь? — Навестить мою мать. — Прошу вас передать ей уверения в моем почтении. — Вашем почтении? — Конечно».

Г-жа Дерош вернулась только к моменту, когда надо было садиться за стол. Гости уже собрались. Ждали только ее. Едва она появилась, у всех вырвалось то же восклицание, что и у ее мужа. Мужчины и женщины окружили ее, говоря наперебой: «Посмотрите же, как она прекрасна!» Женщины поправляли свои прически. Мужчины глядели на нее издали и, замерев от восхищения, говорили между собой: «Нет, ни бог, ни природа не создали, не могли создать ничего более величественного, более прекрасного, более благородного, более совершенного». «Жена моя, — сказал ей Дерош, — вас как будто не трогает, какое впечатление вы произвели на нас. Бога ради, не улыбайтесь. Улыбка в сочетании с таким очарованием способна лишить нас рассудка». Г-жа Дерош ответила легким движением, выражавшим негодование, отвернулась и поднесла платок к увлажнившимся глазам. Женщины, которые все замечают, спрашивали шепотом: «Что с нею? Можно подумать, что ей хочется плакать». Дерош, угадав, о чем они говорили, поднес руку ко лбу, сделав им знак, что жена его немного не в себе.

— В самом деле, когда я был вдали отсюда, мне написали, что распространился невнятный слух, будто красавица г-жа Дерош, бывшая г-жа де Ла Карлиер, сошла с ума.