Французская повесть XVIII века

Со времени моего отбытия Ардазира не ведала чувства, которому с самого начала не противоборствовало бы какое-нибудь другое. Она изведала все страсти — ни одна не приносила утешения. Она хотела хранить молчание; хотела слать жалобы; бралась за перо, чтобы написать мне; в досаде отказывалась от этого намерения; не решалась выказать чувствительность, безразличие — еще того менее; наконец душевная боль придала ей решимости, и она написала мне следующее письмо:

Когда б у тебя в сердце сохранилось хоть немного сострадания, ты никогда не покинул бы меня; ты бы ответил на столь нежную любовь и не забыл бы о перенесенных нами вместе несчастиях; ты принес бы мне в жертву суетные мысли: да, жестокосердый, ты ощутил бы горечь утраты в тот час, когда утратил ту, чье сердце живо тобой одним. Как знать, быть может, вдали от тебя у меня недостанет мужества влачить существование? А если я умру, варвар, усомнишься ли ты, что я умерла из-за тебя? Боги свидетели, из-за тебя, Арзас! Любовь моя, столь искусно выискивавшая поводы для опасений, никогда не побуждала меня страшиться сей муки. Я полагала, что мне придется оплакивать лишь горести Арзаса, а к своим собственным я пребуду всю жизнь нечувствительна…

Я не мог читать без слез это письмо. Сердце мое было охвачено скорбью; и к чувству сострадания примешивались мучительные угрызения совести, оттого что я сделал несчастливой ту, кого люблю пуще жизни.

Мне пришло на ум уговорить Ардазиру явиться ко двору; но я тотчас отказался от этой мысли.

Маргианский двор — чуть ли не единственный в Азии, где женщинам открыт доступ в общество мужчин. Царь был молод, и я подумал о его всемогуществе и о том, что он может полюбить. Ардазира могла ему приглянуться, и мысль эта была для меня ужаснее тысячи смертей.

Мне осталось одно — вернуться к ней. Ты будешь удивлен, когда узнаешь, что остановило меня.

Я ждал, что в любой миг царь окажет мне блистательные знаки благодарности. Мне представлялось, что, когда я предстану пред Ардазирою в новом блеске, мне легче будет оправдаться перед нею. Мне думалось, что любовь ее оттого возрастет, и я предвкушал, с каким упоением повергну к стопам ее мою новообретенную фортуну.

Я сообщил ей, по каким причинам приезд мой откладывается; это-то и повергло ее в отчаяние.

Я столь быстро оказался в милости у царя, что ее стали приписывать склонности, которую якобы питала ко мне сестра его, царевна. Подобные вещи всегда принимаются на веру, стоит лишь однажды пустить слух. Раб, приставленный ко мне Ардазирою, известил о нем свою госпожу. Сама мысль о сопернице повергла ее в отчаяние. Оно усугубилось, когда ей сделалось известно о деяниях, недавно мною совершенных. Она не сомневалась, что столь великая слава еще усилила любовь.

— Я не царевна, — говорила она в негодовании, — но уверена, что нет на земле царевны, достойной того, чтобы я уступила ей сердце, по праву принадлежащее лишь мне одной; и если я доказала это в Мидии, то докажу и в Маргиане.

Перебрав тысячу замыслов, она остановилась на одном, и вот что она задумала.

Избавившись от большинства своих рабов, она обзавелась новыми, распорядилась обставить дворец в согдийских землях и, переодетая, в сопровождении неизвестных мне евнухов явилась ко двору. Договорившись со своим доверенным рабом, она вместе с ним подготовила все для того, чтобы похитить меня на следующий же день. Я должен был пойти на реку искупаться. Раб привел меня на ту часть берега, где меня ждала Ардазира. Едва успел я раздеться, как был схвачен; на меня накинули женское одеяние; меня посадили в закрытый со всех сторон паланкин; путешествие длилось несколько дней и ночей подряд. Скоро мы оставили пределы Маргианы и прибыли в согдийские пределы. Здесь меня поместили затворником в огромном дворце и дали мне понять, что меня похитили по велению той самой царевны, которая, по слухам, питала ко мне склонность; в ее-то удельное владение меня и доставили тайно.

Ардазира желала, чтобы и сама она, и я остались неузнанны: ей хотелось насладиться моим заблуждением. Все непосвященные принимали ее за царевну. Но пребывание мужчины у нее во дворце было бы ей не к чести. Поэтому мне оставили мои женские одежды, и все полагали, что я новоприобретенная рабыня, предназначенная царевне в услужение.