Французская рапсодия

– Сделай и мне чашку, – попросила Вероника и еще раз зевнула.

Ален подумал, что жене надо бы притормозить со снотворными – сил не было смотреть на нее по утрам, взъерошенную, как землеройка, не говоря уже о том, что в ближайшие два часа нечего и думать попасть в ванную, которую она оккупирует, чтобы привести себя в порядок. В общем и целом Веронике требовалось не меньше трех часов, чтобы обрести подобие человеческого облика. После того как дети покинули дом, Ален и Вероника снова, как в первые годы брака, жили вдвоем. Но с тех пор минуло двадцать пять лет, и вещи, когда-то казавшиеся милыми, теперь немного тяготили, например взаимное молчание за ужином. Чтобы заполнить его, Вероника рассказывала о своих клиентах и последних дизайнерских находках, а Ален вспоминал пациентов или коллег; затем они принимались обсуждать планы на отпуск, редко соглашаясь в выборе направления.

Боль в спине

Ален неделю не выходил из дома. В тот самый день, когда пришло письмо, ему прострелило спину. Поначалу он диагностировал у себя люмбаго, но, поразмыслив, пришел к выводу, что это скорее приступ остеохондроза или воспаление седалищного нерва. А может, и нет. Ничего тяжелого он не поднимал, никакого подозрительного хруста при резком движении у себя не слышал. Возможно, недомогание носило психосоматический характер, но дела это не меняло: он валялся в пижаме в постели, обложившись грелками, глотал лекарства, а по квартире передвигался, как дряхлый старик, крохотными шажками и с мучительным выражением лица. Его помощница Мариам получила задание отменить все назначенные консультации и отправляться домой.

* * *

День тянулся бесконечно. Письмо, полученное с задержкой в тридцать три года, словно произвело обратный эффект, заставив время замедлить свой бег. К четырем часам у Алена сложилось четкое ощущение, что он сидит в кабинете и выслушивает жалобы пациентов уже часов пятнадцать, не меньше. Выпуская очередного больного, он окидывал взглядом приемную, которая не пустела, а только все больше заполнялась народом. Причиной наплыва была эпидемия гастроэнтерита. Ален выслушал десятки историй о поносе и болях в животе. «Доктор, у меня такое впечатление, что я весь состою из жидкого говна!» – доверительно сообщил ему сосед-мясник, красноречиво раскинув в стороны руки. Ален молча осмотрел его, решив про себя, что больше никогда не будет покупать у него в лавке мясо. Этот день должен был пройти тихо и спокойно. Ты похоронил свои юношеские мечты, и тебе казалось, что они давно растаяли в тумане лет, а потом вдруг замечаешь: да ничего подобного. Труп по-прежнему здесь, лежит непогребенный, наводя на тебя ужас. Следовало срочно вырыть ему могилу. За чтением письма должна была последовать торжественная и мрачная церемония, какой-нибудь безмолвный прощальный ритуал, сопровождающийся курением благовоний. Вместо этого к нему устремился весь город, и каждый пришедший приносил отвратительную типовую историю про кишечные спазмы и жидкий стул.

Восьмилетнюю Амели Бертье привела мать. У девочки болел не живот, а горло, и она наотрез отказывалась открыть рот. Ее усадили на край стола, но, стоило Алену приблизиться к ней с одноразовым шпателем и фонариком, негодница заелозила и отчаянно замотала головой.

– А ну сиди смирно! – не выдержав, рявкнул он.

Девчонка мгновенно угомонилась и послушно открыла рот. Пока Ален выписывал рецепт, в кабинете царило тягостное молчание.

– Ей не хватает твердой руки, – сквозь зубы процедила мамаша.

– Возможно, – холодно отозвался Ален. – А чего вы хотите? Если отца дома практически не бывает, – добавила мать в явной надежде, что доктор задаст ей пару-тройку наводящих вопросов.

Но Ален не поддался на уловку. Проводив пациентов, он рухнул в кресло и позволил себе посидеть несколько минут, массируя виски.

* * *