Французская революция, Бастилия

Сказать "Да будут Генеральные штаты!" легко, а вот сказать, какими они должны быть, не так-то просто. Генеральные штаты не собирались во Франции с 1614 года, их следы изгладились из сложившихся привычек людей. Их состав, прерогативы, процедура работы, которые никогда не фиксировались, совершенно неопределенны и смутны. Это глина, которой горшечник может придать любую форму, ту или эту, - лучше сказать, 25 миллионов горшечников, потому что именно столько людей имеют сейчас, в той или иной степени, право голоса! Так какую же форму придать Генеральным штатам? Вот вопрос! У каждой корпорации, каждого привилегированного, каждого объединившегося сословия имеются свои тайные надежды и свои тайные опасения, ведь, обратите внимание, это чудовищное двадцатимиллионное сословие - доселе безгласная овца, как стричь которую решали другие, - тоже лелеет надежду и поднимается! Оно перестало или перестает быть безгласным, оно обрело голос в памфлетах или по меньшей мере мычит и ревет в унисон с ними, поразительно увеличивая силу их звучания.

Парижский парламент уже однажды высказался в пользу "старой формы 1614 года". Эта форма имела то достоинство, что третье сословие[179], или общины, играло по преимуществу роль статиста, тогда как дворянству и духовенству оставалось только не перессориться между собой и договориться о том, что именно они считают наилучшим. Таково ясно выраженное мнение Парижского парламента. Но, встреченное шквалом возмущения и негодования, это мнение было сметено, как и популярность самого парламента, которая больше не вернулась. Роль парламента, как мы уже сказали, практически сыграна. В связи с этим, однако, стоит отметить одну вещь - близость дат. 22 сентября парламент вернулся после "вакаций", или "изгнания в свои поместья", и водворился во дворце при безграничном ликовании всего Парижа. Тут же, на следующий день, этот самый парламент пришел к своему "ясно выраженному мнению", а уже наутро после этого вы видите, как его "осыпают оскорблениями", внешние дворы оглашаются свистом и слава навсегда покидает его.

С другой стороны, каким излишним было приглашение Ломени, приглашение думающих людей! Думающие и недумающие люди тысячами устремились по собственному побуждению к общественной деятельности, выкладываясь до конца. Заработали клубы: Societe Publicole, Бретонский клуб, Клуб бешеных (Club des Enrages). Начинаются обеды в Пале-Руаяле; там обедают Мирабо, Талейран в компании с разными Шамфорами, Морелле, с Дюпонами и возбужденными парламентариями, причем обедают не без специальной цели! Собираются у одного из неккеровских подхалимов, имя которого хорошо известно. Собственно говоря, собирать никого не надо, даровой стол сам по себе достаточно привлекателен. Что же касается памфлетов, то, фигурально выражаясь, они "сыплются как снег, который, кажется, может засыпать правительству все дороги". Наступило время друзей свободы, разумных и неразумных.

Граф д'Антрег, или он только именует себя графом, молодой дворянин из Лангедока, которому, кажется, помогает циник Шамфор, впадает в ярость, почти равную ярости пифии, превосходя всех. Глупый молодой дворянин из Лангедока, ты сам очень скоро, "эмигрируя в числе первых", должен будешь бежать, негодуя и пряча "Общественный договор" в кармане, за границу, во внешний мрак, где ждут тебя бесплодные интриги, обманчивые иллюзии (ignis fatuus) и смерть от стилета! Аббат Сиейес покинул Шартрский собор, должность каноника и книжные полки, дал зарасти тонзуре и прибыл в Париж, бесспорно, со светской прической, чтобы задать три вопроса и самому же ответить на них.

Что такое третье сословие? - Все. Чем оно было до сих пор при нашей форме правления? - Ничем. Чего оно хочет? - Стать чем-то[180].

Герцог Орлеанский - разумеется, он по пути к хаосу находится в гуще событий - издает "Рассуждения"4, "усыновленные им", хотя и написанные Лакло[181], автором "Опасных связей" ("Liaisons dangereuses"). Вывод в них прост: "Третье сословие - это нация". С другой стороны, монсеньер д'Артуа и другие принцы заявляют в торжественном Адресе королю, что если выслушивать подобные вещи, то привилегии, дворянство, монархия, церковь, государство и денежные сундуки окажутся в опасности. Верно, в опасности; только, если их не выслушивать, уменьшится ли опасность? Голосом всей Франции является народившийся звук, безмерный, многоголосый, как звук воды, прорывающей плотину; и мудр тот, кто знает, что надлежит делать, оказавшись в этом потоке, - не бежать же и прятаться в горы?