Французская революция: история и мифы

«Король по-прежнему обладал неограниченной, самодержавной властью; ему принадлежало окончательное решение всех внутренних и внешних дел государства, он назначал и смещал министров и чиновников, издавал и отменял законы, карал и миловал. Людовик XVI ... любил напоминать о своих самодержавных правах и ссылаться на "божественное начало" своей неограниченной власти. В годы его правления царил полный произвол ... Огромный бюрократический аппарат абсолютистской монархии охватывал своими щупальцами все области общественной и даже личной жизни ... Невежественные и продажные чиновники ревностно следили за незыблемостью установленных порядков и подвергали мелочной опеке и контролю производство, торговлю, строительство, просвещение, культуру, все сферы духовной жизни и частную жизнь подданных короля... С крайней придирчивостью правительство контролировало и держало под неусыпным полицейским надзором произведения человеческой мысли... Всякое печатное слово находилось под строгой цензурой»[224].

Если заранее не знать, что автор этих строк написал их в середине XX в., вполне можно было бы подумать, что мы имеем дело с текстом рубежа XIX-XX столетий, так сильно все здесь сказанное напоминает пассажи из работ Н.И. Кареева о "всепоглощающем" государстве.

Впрочем, ничуть не меньшее ощущение d'ej`a vu испытываешь при ознакомлении с характеристикой французской абсолютной монархии в трудах В.Г. Ревуненкова, написанных в гораздо более поздний период. Хотя широкую известность и в профессиональных кругах, и среди широкой читающей публики этому автору принесло участие в дискуссии 60-70-х годов о классовой природе якобинской диктатуры, ему приходилось высказываться в печати не только по этой теме, но и по самому широкому спектру проблем Французской революции, в частности как автору обобщающего труда о ней, на текущий момент последнего в отечественной историографии. Первое издание этой работы появилось в двух томах в 1982-1983 гг.[225] Последующие, выходившие одной книгой, – в 1989, 1996 и 2003 гг.[226] Причем каждое из них автор не только пополнял некоторым фактическим материалом, но и постоянно раздвигал хронологические рамки текста, добавляя к нему все новые главы. Иначе говоря, в определенном смысле можно сказать, что мы имеем дело не столько с переизданиями одного произведения, сколько с серией обобщающих трудов по истории Французской революции, над которой В.Г. Ревуненков работал на протяжении последних двух десятилетий XX в. В каждой из этих книг есть раздел о положении Франции накануне Революции, и от издания к изданию он увеличивался в объеме за счет включения в него все новых фактических данных, однако концептуальная характеристика французского абсолютизма не претерпевала ни малейших изменений:

"В XVIII в., как и раньше, французские короли обладали абсолютной, т.е. неограниченной властью... Король мог устанавливать и собирать любые налоги, не спрашивая разрешения у кого-либо. Он мог издавать и отменять любые законы, объявлять войну и заключать мир, решать по своему усмотрению все административные и судебные дела ... Главной фигурой в провинциальном управлении уже давно стали интенданты. Центральная власть отправляла на места высших чиновников судебных и иных ведомств, облеченных всей полнотой власти: административной, финансовой, судебной, а впоследствии даже и военной... При дворе короля царили интриги и творился чудовищный произвол. Король в гневе мог бросить в тюрьму кого угодно и держать его там десятки лет без суда, даже без предъявления обвинений"[227].

Как видим, если у В.Г. Ревуненкова и были острые противоречия с А.З. Манфредом в оценках якобинской диктатуры, то характеристики французского абсолютизма, данные обоими историками, полностью совпадают. Более того, эти характеристики, как видим, практически целиком совпадают и с интерпретацией французской монархии Старого порядка Н.И. Кареевым. Так же, как и он, оба крупнейших советских специалиста по истории Французской революции фактически сводят суть абсолютистского государства к знаменитому "государство – это я", причем, в отличие от Н.И. Кареева, сомневавшегося в подлинности данного высказывания, считают, что Людовик XIV, действительно, подобным образом сформулировал основополагающий принцип своего правления[228].