Французская Советская Социалистическая Республика

Вот так, случайно, зацепилось, понеслось, поехало — и вспомнил я древнюю историю из другой моей жизни, которую стараюсь забыть намертво. Защитная реакция организма. Так шахматист старается забыть нелепо проигранную партию — иначе ведь изведешь себя упреками: дескать, надо было ходить конем, а ты взялся за слона…

Однако на пристани Чермоз, куда я приплыл на обкомовском катере, чтобы расхлебывать аппетитную кашу, которую заварил топором пьяный матрос впрочем, это не интересно. Обыкновенное ЧП. Но к пристани подъехал военный газик, и учтивый лейтенант вручил мне телефонограмму из Перми. Начальник областного ГБ просил меня срочно прибыть в «почтовый ящик № 442» (кодовые обозначение лагеря для заключенных) и уговорить французов работать, ибо никто из лагерной администрации не знал по-французски ни слова.

Приехал. Предварительно просмотрел списки и личные дела заключенных. Потом меня провели во французский барак. Третий день французы не выходили на работу и отказывались принимать пищу.

— Встать, — скомандовал заместитель начальника лагеря. Никто не пошевелился на нарах. Я сделал знак, чтоб заместитель начальника помалкивал, прошел в центр барака к холодной печке и сказал по-французски:

— Ну что, бастуем? Между прочим, советским законодательством забастовки запрещены.

На нарах поднялись головы. Кое-кто сел.

— Вы жили в Париже? — спросили меня из левого угла.

— Да, жил. Угадали по акценту? Давайте выкладывайте ваши претензии.

Барак пришел в движение. Со всех сторон посыпались жалобы: завышенные нормы на лесоповале, недостаточное питание; в ларьке ничего не купишь, на окнах барака нет накомарников, не получаем писем, конвоиры грубы — бьют провинившихся, в медпункте нехватка лекарств…

Я обещал, что накомарники повесят, лекарства завезут, солдатам наружной охраны сделают внушение, с письмами разберемся, а в остальном, дорогие господа, таков порядок. К вам еще терпимо относятся. Если бы попытались бастовать заключенные в русском бараке — их давно сволокли бы в карцер.

— Лучше подохнуть, чем так жить, — сказал худой, обросший щетиной человек на ближайших нарах.

Я вгляделся в черты его лица.

— Марк Хедлер?

Человек встрепенулся.

— Марк Хедлер, вы противоречите самому себе. Вы же когда-то утверждали: «лучше быть красным, чем мертвым». Вот теперь вы красный и испытываете на собственной шкуре закон социальной справедливости. Наконец-то у вас и у ваших товарищей равные права и обязанности.

— Мы не за такой социализм боролись, — глухо ответил Хедлер.

— А другого социализма не бывает. Социализм один для всех. Просто вы оказались под колесами Истории. Такова жизнь. Вы же сами говорили, что ход Истории неумолим. Если будете сопротивляться — История вас раздавит. Поймите, я хочу, чтобы вы все выжили. Перезимуете эту зиму, а там, глядишь, срежут срок, выпустят на вольное поселение.

— Во Францию? — насмешливо спросили из правого угла.

Я пожал плечами.

— Боюсь, что Франции ни вам, ни мне не видать. Впрочем, во Франции тоже усиленно строится социализм. Правда, климат получше. Короче, мой вам совет: кончайте голодовку и забастовку. Приступайте к работе. Свои обещания выполню. Здесь, как гласит русская пословица, «закон — тайга, медведь хозяин». И по телевидению ваши подвиги никто не покажет.

— Ну что? — спросил меня начальник лагеря, когда я вернулся в караулку. — Кончили бузить французы?

— Совещаются, — сказал я, — голосуют. Такая у них традиция. И вообще, надо бы помягче с ними. Среди них есть люди, которые в свое время сделали для нас немало полезного.

— Известно, — буркнул начальник. — Фашистов давно расстреляли. Только у меня план горит. Кровь из носа — а сдавай положенные кубометры древесины. Мне эти французы стоят поперек горла. Завалю план — с меня стружку снимут.

Из окон французского барака донеслось пение.

— Смотри, — поскреб свой затылок караульный солдат — враги народа, а вроде бы революционную песню поют Вроде бы «Марсельезу».

— У нас одна революционная песня, — рявкнул начальник лагеря, — Гимн Советского Союза. А ну, скажи слова — «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь…» — без запинки отпарировал караульный.

— То-то! — оборвал начальник и трусцой поспешил к французскому бараку.

— Волынка с этими иностранцами, маята, — вздохнул караульный. — Я уж чайник вскипятил, заварку приготовил — опять сейчас вас подымут по тревоге, барак из брандспойтов поливать. И почему гады-французы не дают людям спокойно почифирить?..

Об авторе

Это время, середину 50-х и начало 60-х, потом назовут «оттепелью» и «глотком свободы». Переполненные залы поэтических вечеров, журнал «Юность», идущий нарасхват, имена любимых поэтов и прозаиков. В прозаиках — В. Аксенов, А. Гладилин, А. Кузнецов, В. Войнович, Г. Владимов… Любимцы, кумиры 15-25-летних, «яростных, непокорных, презревших грошевой уют»: В их героев влюблялись, орудуя их ироничными тирадами, как рапирами, вели разговоры и споры, их язык становился метой: знаешь — значит, свой.