Французская волчица — королева Англии. Изабелла

Эту королеву отождествляют либо с самой Изабеллой, либо с ее дочерью Джоан.^{1584} Высказывалось предположение, что Таймутский часослов, с его молитвами на французском языке, заказала Изабелла в качестве свадебного подарка Джоан.^{1585} Если это так, то она, должно быть, надеялась, что дочери пойдут на пользу духовные и моральные наставления, содержавшиеся в книге, и она последует моделям поведения, символически представленным на страницах часослова в образах девы Марии и целомудренной Дианы-охотницы.

После празднества шотландские лорды повезли Джоан и Дэвида в замок Кардрос к королю Роберту, который принял Джоан «с искренней приязнью».^{1586} Узнав, что Эдуард III отказался присутствовать на свадьбе, Брюс также воздержался от приезда^{1587}, поэтому Изабелла так никогда с ним и не встретилась.

Изабелла с Мортимером отправились обратно на юг. До половины пути их сопровождали Томас Рэндолф, граф Морэй, и сэр Джеймс Дуглас — тот самый «Черный Дуглас», который дважды пытался похитить ее. Изабелла знала, что очень не скоро вновь увидится с Джоан. В Англии говорили, будто королева «унизила» принцессу этим «мерзким браком»^{1588}, а шотландцы дали своей маленькой королеве-бесприданнице презрительное прозвище «Джоан Миролюбивая».^{1589}

28 июля по просьбе Изабеллы Роберт I сделал уступки кое-кому из «ограбленных», в том числе Уэйку, Бомонту, лорду Генри Перси^{1590} — что сильно обозлило тех, чьи претензии остались без ответа. Перси получал и другие знаки внимания от Изабеллы и остался ее верным сторонником, в отличие от Уэйка и Бомонта.^{1591} Уэйк был зятем Ланкастера, и Изабелла 9 мая лишила его должности судьи в области к югу от Трента, заменив его на лорда Уильяма Зуша, который был обязан своим возвышением «доброй службе королеве Изабелле».^{1592} Что касается Бомонта, который так долго был добрым другом, Изабелла никогда не простила ему отступничества.

Королева и Мортимер добрались до Понтефракта 25 июля^{1593} и прибыли в Йорк примерно через день после того, как там 31 июля началась сессия Парламента.^{1594} Они немедленно созвали совет, чтобы обсудить посылку войск в Гасконь, но Ланкастер, Норфолк, Кент и Уэйк не соизволили явиться.^{1595} Смысл их отсутствия не ускользнул от Изабеллы и Мортимера; они должны были понять, что назревает конфликт. Потому разговор о войне был отложен до следующей сессии Парламента.^{1596}

* * *

Теперь стало пронзительно ясно, что в результате «отвратительного» Нортхэмптонского договора прежние союзники Изабеллы и Мортимера утратили веру в них и готовы их оставить. Дела пошли еще хуже после того, как большая часть первой выплаты компенсации от Брюса исчезла в сундуках Изабеллы вместо того, чтобы пополнить опустевшую казну.^{1597} Королева также присвоила налоги, собранные по требованию Ланкастера для борьбы с шотландцами. Вскоре пошли разговоры, что они с Мортимером добились мира и унизили достоинство Англии лишь ради собственного обогащения.

В этом общем климате недовольства стали сказываться и другие обиды. В обществе давно уже нарастало скрытое чувство, что Мортимер переходит рамки дозволенного, и многим досаждало то, что они с Изабеллой монополизировали власть и, как утверждалось, намерены были удержать ее любой ценой.^{1598} Дерзость и самонадеянность Мортимера росли и вызывали все большее раздражение. Он раздавал свое покровительство направо и налево, словно король, так как пожалования его сторонникам делались от имени короля и скреплялись Малой печатью, которой распоряжалась Изабелла; это породило жалобы в Парламенте на то, что печатью злоупотребляют.^{1599}

Ланкастер теперь непоправимо отдалился от Изабеллы и Мортимера из-за подписания Нортхэмптонского мира, в чем он увидел признак сильного умаления своей собственной власти и влияния. Норфолк, Бомонт и многие из «ограбленных» также чувствовали себя обиженными и униженными. К августу граф Кентский, чья преданность Изабелле уже давно таяла, переметнулся на сторону Ланкастера.

Ланкастер, Норфолк, Кент и другие намеренно не явились на совет в Йорке, выражая крайнее негодование по поводу мира с Шотландией, подрыва их собственного влияния и растущего самовластия Изабеллы и Мортимера. Кроме того, они публично заявляли, что королева узурпировала права сюзерена под предлогом исправления ошибок правления Эдуарда II, и уверяли, будто она и Мортимер за какой-то год совершили больше преступлений, чем Эдуард и его фавориты за двадцать лет.^{1600}

Это было грубое преувеличение — но Ланкастер был гонимым человеком, его подстегивал гнев из-за мирного договора, обида из-за наследства Линкольна, отнятого королевой, и решимость восстановить свой авторитет, который Изабелла и Мортимер последовательно подрывали. Он прекрасно понимал, что лишь у него есть возможность создать эффективную оппозицию, но он также знал: стоит ему объявиться открыто в качестве врага, как они вознамерятся его уничтожить.^{1601}