Французская жена

– Я дни считал, когда в Москву вернусь. Сначала думал: школу закончу и в университет поступлю – дедушка когда-то говорил, мне на мехмат надо, – или в Бауманку. Но на жизнь я смотрел трезво, соответственно, понимал: какой там университет! Ну, положим, голова у меня неплохо работает, но знаний-то никаких. Школа у нас была там, в Унгуре, – унеси ты мое горе на гороховое поле, так это называется. Математику военрук преподавал, физики вообще не было. Только по литературе и по-французскому учительница хорошая была, из семьи репрессированных. Там таких много, на Урале, – внуки врагов народа, раскулаченных. Попробуй им про советскую власть сказать – жили, мол, при ней спокойно, – так пошлют, что мало не покажется. Ну, это неважно. В общем, кое-чего я сам от природного любопытства нахватался, но в университет с этим не поступишь. Леша сказал: через училище шансов больше, я и поехал в Пермь после девятого класса. Учили там, кстати, очень толково, жалеть не о чем. Окончил – в армию забрали. Все, как у всех, ничего особенного.

– Очень много особенного! – Мария вздохнула. – Страшно особенного.

– Да не было же со мной ничего страшного, Маша, честное слово, не было! – Феликс погладил ее по голове, успокаивая. – Жестко было, неласково, это правда, но я привык. Жизнь ко мне жестко – и я к ней так же. Люди есть хорошие, есть плохие, но всем им я чужой, да и они мне чужие. Но вот когда я на площадь трех вокзалов с перрона вышел… Это трудно словами назвать.

– Но зачем же ты пошел в тот дом, зачем? – повторила Мария.

– Я десять лет в Москве уже жил к тому времени, а туда ни разу не ходил. Не знал, как во двор свой войду, – сказал Феликс, помолчав. – Стороной обходил Патриаршие, хотя дом дедушкин, пятый по Трехпрудному, ночами мне снился. Но не ходил. Чувствовал что-то, может.

– Но все-таки пошел.

– Это случайно вышло, Маша. Заказ получился в соседнем доме, и как-то мне вдруг подумалось: ну чего я боюсь? Мне же тридцать три года, не мальчик же я уже домашний, чистый и нежный, которого из всего родного вырвали и в грязь швырнули, не спросив. Постою под окнами, деда с бабушкой вспомню. Спрошу – вдруг книги сохранились, продадут мне их, может. А когда я в дверь позвонил и тот мне открыл… – Феликс скрипнул зубами. Мария вздрогнула. Он сразу опомнился. – Извини.

– Но как могло получиться, что муж твоей мамы купил именно эту квартиру? – вздохнула Мария.

– Не знаю. – Глаза Феликса блеснули темно и жестко. – Не могу я знать, что у таких, как он, в душе творится. В смысле, в голове – души там никакой нет. Может, с детства мечтал, чтобы это его квартира была. Он же с матерью в одном классе учился, у них с пятнадцати лет была безумная любовь. Он, помню, в Унгуре, когда напивался, то к нам с Лешей под окна приходил и орал, что будто бы из-за нее на убийство и пошел. Деньги ему вроде бы нужны были, чтоб ее, великую актрису, поразить и завоевать. Врал, конечно. В карты, скорее всего, проигрался, он же блатной был.

– Феликс, твоей вины нет в его смерти, – тихо, жалобно проговорила Мария.

– Да? – усмехнулся он. – А чья же, интересно, вина, когда я вот этими руками с балкона его столкнул? Маша, Маша! – Он спрятал лицо у нее в волосах, проговорил глухо: – Думаешь, я сам себе все эти слова не сказал? Что такую мразь об асфальт – все равно что соплю, что если б не я его, то он бы меня с того балкона сбросил, мы же, когда из комнаты туда в драке вылетели, ничего уже не соображали… Неважно все это, – подняв голову, твердо сказал он. – Дело не в нем – хороший он, плохой… Не в нем! Кровь во мне переменилась после того, как я его убил, в этом все дело. Навсегда переменилась, обратно не вернешь. Она меня изнутри разъедает, как будто у меня вместо крови теперь серная кислота течет. Артерии разъедает, вены, сердце – физически я это чувствую. И девать мне вот это, что теперь у меня внутри, – некуда. Некуда! До смерти буду помнить, как через перила его перевалил. И как к двери балконной прижался, чтобы груду кровавую на земле не увидеть, – тоже до смерти. И тебя в этот ад за собой тащить? Нет, Маша, этого я не сделаю. Для женщины с убийцей жить – хуже смерти, я в этом лично убедился. Так что давай спать. – Он быстро поцеловал Марию и почти оттолкнул ее от себя. – Я тебе только хотел сказать, что люблю тебя и что лучше той ночи ничего в моей жизни не было. Завтра починю генератор и уеду. Ложись, Маша, единственная моя.

Он вдруг засмеялся. Странно, неожиданно прозвучал его короткий смех.

– Что ты? – спросила Мария.

– Так. Я, знаешь, думал, никогда в жизни этих слов не произнесу. Они у меня с такой ложью связались, с такой… А тебе вот говорю, и только больше говорить хочется. Ложись, ложись.

Он уложил Марию в кровать, накрыл ее одеялом. Подошел к окну, задернул шторы. Комната снова погрузилась во тьму.

– А ты? – спросила Мария.

– Я дрова в топку подброшу и во дворе посижу. Спи.

Закрылась дверь спальни. Стихли его шаги в коридоре.

Все, что он сказал, было правдой. Он был прав в том, что понял о жизни и смерти.