Французские лирики XIX и XX веков

Что можно взять, держать и сохранить навеки?

Летит за часом час, и с каждым часом некий

Мы видим в мире сдвиг.

Где неподвижность звезд в сей движущейся тайне?

Что — небо зримое, действительно ль бескрайне

И вечно ли оно?

Над нами россыпь солнц всегда ль одна и та же?

Потомок зрит ли все тех же самых стражей,

Что видеть нам дано?

II

О, ночи, будете ль всегда вы тем, что ныне?

Навеки ли разбит шатер небесной сини

Над головой у нас?

Скажи, Альдебаран, ответь, кольцо Сатурна,

Не зрим ли когда в личине безлазурной —

Сквозь прорезь — новых глаз?

Не загорятся ли там новые светила,

И дуги новые и новые стропила,

Что вечный зодчий ввел

В собор, чьим папертям никто конца не знает.

Где семисвещником Медведицы пылает

Чудовищный престол?

Сей ветр, что дал вам жизнь средь голубого лона,

Венера, Сириус, Созвездье Ориона,

Ужель навек затих?

И никогда, его дыханием согреты,

Уж не поднимутся в апреле вечном светы

Цветов совсем других?

Познали ли мы мир с его безмерным чудом,

Мы, тростники болот, мы, черви, чья под спудом

Слюда едва блестит?

Кто вымолвит средь нас кощунственное слово,

Что на челе ночей господь тиары новой

Уже не поместит?

III

Ужели бог вконец свое растратил пламя?

Не извергает ли миры он за мирами?

Ответь, Зенит! Надир!

Не полнит ли господь собой свое творенье?

Ужель угасших уст излил он все горенье

В наш охладевший мир?

Когда огромные являются кометы,

С собою принося глубин бездонных светы,

Дано ли видеть нам,

Куда бегут они, — вселенные иль души,

Скиталицы пучин, горящие втируши

По нашим небесам?

Кто, у истока став, познал первопричину?

Кто, магом и царем сойдя в сию пучину,

Всех тайн хранит ключи?

О, призраки людей, несчастием согбенных!

Кто произнес: «Творец, нам хватит солнц-вселенных.

Довольно. Опочий!»

Кто мятежом попрет закон тысячелетий?

Кто в силах запретить чему-нибудь на свете

Движение его?

Расширившись, всегда любой предел осилишь,

Вся тварь живет, растет и множится, а мы лишь

Свидетели всего.

Мы — лишь свидетели, мы — в трепете глубоком.

Как все живущее, живым исполнен соком

Высокий небосвод,

И древо дивное, живя в сплетеньях темных,

Возносит в небеса — своих ветвей огромных

Неисчислимый плод.

Творенье впереди, за ним стоит создатель,

А человек — увы, лишь жалкий наблюдатель

Обличил вещей.

Достаточно поднять чело над тем, что — рядом,

Чтоб за завесою скрестить свой взгляд со взглядом

Всевидящих очей.

IV

Не скажем же себе: «У нас свои светила!»

Быть может, флоты солнц, уже раскрыв ветрила,

Плывут на нас сейчас.

Быть может, одолев предвечную истому,

Творец перекроит по чертежу иному

Все то, что видит глаз.

Как знать? Кто даст ответ? Над темным небосклоном,

Над сим, созданьями творца загроможденным

Священным лесом сил,

Что волны бытия питают в исступленьи,

Быть может, зрим мы внезапное явленье

Испуганных светил.

Растерянных светил, пришедших из пучины,

Восставших из глубин иль бросивших вершины,

И в наш земной туман,

Под своды черные, воспламенившись в беге,

Упавших стаей птиц, которых сбил на бреге

Свирепый ураган.

Они появятся, зардевшись издалече,

Смерч грозных светочей, рубиновые печи,

Сжигая все окрест,

Уничтожая нас, перегорая сами,

Затем, что наряду с блаженными мирами

Есть злые духи звезд.

Быть может, в этот миг — на дне ночей беззвездных

Уже вздувается рожденный в мрачных безднах

Блестящих светов рой,

И бесконечности неведомое море

На наши небеса стремит и сбросит вскоре

Смертельных звезд прибой.

ЗАТМЕНИЕ

Порой сомнение земной объемлет шар.

В глазах у всех темно; туман иль странный пар.

Не знаешь: сумерки ли это иль похмелье?

Куда ни глянь — ни в ком ни гнева, ни веселья.

Исчезновение уже смущает нас.

Впивается во тьму совиный желтый глаз.

Все виды молнии на небесах змеятся.

Алтарь склоняется, и черви в нем роятся.

Во мраке Ирменсул — почти Иегова.

Мудрец роняет вслух бессвязные слова.

Все спутано: добро со злом, и правда с ложью;

У лестницы Числа чуть видимо подножье,

И вверх по ней никто, отважный, не скользит.

Там — в Гефсимании Додонин глас звучит;

Там — где гремит Синай — дымится рядом ртна;

Толпятся, ссорятся, дивятся безответно.

Указывает путь один слепой другим.

Неправы небеса пред разумом людским.

Мыслитель верует, мудрец уже не верит,

А совесть слушает и пробует и мерит

И, сбитая с пути, ощупывает мрак:

Где Веда чистая? Где вымыслы писак?

Всех добродетелей исчезли очертанья.

Разгул чудовищных теней — на дне сознанья,

И в глубине небес, где скрылось божество;

Ни клятв, ни честности, ни веры — ничего.

Вершина чуть видна, а маяка следа нет,

И отсвет факела тиару всю багрянит.

Блуждают, ждут, глядят в смятении кругом.

Любовь во всех сердцах, волнуясь, бьет крылом,

Не ведая, верна ль природа ей людская.

Зги не видать. Кричат, друг друга окликая:

«Кто там? Ответь!» Сосед не узнает порой

Соседа, Вся толпа — сплошной пчелиный рой.

Друг к другу тянутся, глядят в глаза, но все же

Разобщены, и зло и ночь средь царства дрожи

Воздвигли свой престол. Несчастная толпа

В глубокой пропасти беспомощно слепа.

Как будто ледоход на дне пучин грохочет.

Все близко и темно; мрак надо всем хохочет.

Дождит; небесный свод сокрыли облака.

Ребенок малый стал похож на старика.

И кажется, что нет отныне жизни вечной.