Французский ангел в кармане

Жорж, красный, ужасно возбужденный, метался в гостиной из угла в угол, обезумев от бешенства и бессилия. Эти людишки рады будут его погибели! Особенно тесть, самодовольный фанфарон, тупица! Он завидовал Жоржу и тайно ненавидел его, а теперь торжествует. Но какой же выход? Выхода не было – господин Экстер увидел это ясно и отчетливо, не теша себя более напрасными иллюзиями.

– Ах, негодяи! Мерзавцы! Сволочи! – ругался он неизвестно на кого. – До чего мне все опостылело! Проклятый город! Проклятая жизнь! Я убью, убью себя!

– Папа! – рыдала Ксения, истерически вздрагивая всем телом. – Он же убьет себя! Или его убьют!

– Вот тогда и поплачешь, – ответил Гридин, обнимая дочь.

Жоржу пришла в голову последняя спасительная идея – он может молить об отсрочке! Это единственное, что еще возможно предпринять.

Он выскочил в прихожую, сорвал с вешалки подаренную тещей дубленку и выбежал за дверь, оглушительно хлопнувшую в утренней тишине лестничной клетки. Ксения, заплаканная, растрепанная, хотела бежать за ним, но Гридин не пустил ее, крепко обняв за плечи и увлекая в комнату. Она смирилась, обмякла в его руках, позволила увести себя, уложить на диван. Ее глаза, ослепшие от слез, смотрели в потолок, как давным-давно, когда она оплакивала свою первую ссору с мальчиком в третьем классе. Тогда она еще не понимала, что плачет от счастья. Жизнь оказалась совсем не такой, как в ее детских представлениях, которые почти не изменились с годами. И это неожиданно причинило ей сильную боль, которую нельзя было унять новой игрушкой, подарком или конфетами, как в детстве.

– Почему так больно, папа? – спросила она.

– Просто ты выросла, Ксюха, Рыжик мой дорогой! И впервые по-настоящему столкнулась с жизнью, набив себе шишку. Но это пройдет!

– Правда?..

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

В открытую форточку влетали снежинки. Кирилл смотрел, как они тают на лету, потом закрыл глаза, и сразу встала перед ним ночь любви, необычная, полная нежности, мягкости, неожиданного смущения, неловкости, интимного таинства близости, прекрасного в своих проявлениях… Они словно входили в незнакомый лес, скорее угадывая дорогу, чем зная ее заранее, и это было заманчиво и удивительно в их возрасте, с предшествующим опытом. Они словно стояли у истоков девственных и неизведанных, никем прежде не испытанных ощущений и чувств.

Клавдия проснулась первая и отправилась в душ. Стоя под горячими струями воды, она вспомнила, как они раздевались вчера поздно вечером, в теплой темноте комнаты, нагулявшись до ломоты в ногах по ночной Москве, полной снега и звезд, с высоким, страшно далеким черным морозным небом. Они зажгли только одну свечу, служившую им путеводным огнем на тропе любви. К утру свеча сгорела дотла, растекшись желтым восковым пятном по мельхиоровой тарелке.

Кирилл был очень осторожен, но настойчив, и она была благодарна ему за это. Иначе она ни на что так и не решилась бы. Страх и желание перемешивались с непривычными, жаркими ласками, на которые она отвечала очень робко, неумело, но с огромным и чистым стремлением доставить удовольствие мужчине, которого она придумала, представляя его себе в своих самых тайных, глубоко скрытых мечтах. Ей хотелось, чтобы ни он, ни она ни о чем не пожалели, даже если эта ночь будет их первой и последней. Они отдавали себя друг другу в тишине и неподвижной прелести ночи, как будто это их последнее свидание на земле, и их стоны, вздохи и нежный шепот смешивались с потрескиванием свечи и шорохами за стеной.

О такой ночи Клавдия никогда не мечтала, потому что она не знала, как это может быть. Кирилл не обманул ее ожиданий, он не проявлял нетерпения, дарил ей ласки и нежность, медленную и долгую любовь, тихо разговаривая с ней, словно перед ними нескончаемая дорога, по которой так сладко и мучительно хочется идти…

Ее желание – «хочу такого мужчину!» – сбылось, как и другие. Она уже не вспоминала о Кэтти Гордон из книжки, потому что жизнь захватила ее целиком, оказавшись гораздо увлекательнее недочитанного романа. С тех пор, как она увидела Кирилла, в глубине ее родилось предвкушение любви – особенной, неотвратимой, интригующе прекрасной, полной остроты и силы чувств, захватывающих и обильных, бурных, как тропический ливень. Или тихих и ласковых, как теплое солнечное утро.

Она блаженно потянулась, как ленивая кошка, накинула махровый халат, обмотала полотенцем голову и отправилась в комнату. Кирилл уже не спал.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросила она, усаживаясь рядом.

– Антон, наверное, рвет и мечет, что меня до сих пор нет в офисе.

– Это неинтересно.

– Я знаю, что любят женщины, – сказал Кирилл, беря ее за руку. – Им нравится слушать о том, как их любят, какие они привлекательные, какие они умные и непохожие на других. Я сам слишком часто делал это.

– Что «это»?

– Ну… болтал всякое! – Кирилл уже пожалел, что завел разговор на опасную тему.