Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера

Сообщив в Париж о встрече с авантюристом в Берлине, Лави в ноябре, уже из Кенигсберга, направляет еще одно, более подробное донесение о нем (документ 19) {97}. Мы понимаем, почему Лави волнуется. Оказывается, Сент-Илер направил графу Тулузскому письмо через французского посла в Берлине — таким образом, он становится для Лави конкурентом, возможно, претендует на роль альтернативного поставщика информации из России. В ноябрьском сообщении Лави кратко пересказывается история приключений авантюриста, изложенная с его собственных слов, — еще одна версия биографии, выдуманной для себя самозваным бароном. На этот раз Сент-Илер рассказывал, что ранее служил во французском флоте, но покинул страну из-за дуэли. В Италии он был ложно обвинен в связях с французами, попал в заключение, но сумел оправдаться — и покинул императорскую службу лишь потому, что счел недостаточной полученную сатисфакцию. Сент-Илер даже поделился с Лави копией меморандума, который он якобы представлял императору. Не стал авантюрист скрывать и своих португальских похождений, хотя не очень ясно, как они сочетались в его нарративе с предполагаемой службой во французском флоте. Сент-Илер явно пытался описать этот эпизод как свое достижение, но Лави оборачивает его против барона: подобный поступок говорит о его ненадежности, «ему ничего нельзя доверить, не подвергаясь опасности удостоиться подобного же отношения», намекает он графу Тулузскому. Наконец, здесь же содержится единственное имеющееся у нас описание самого авантюриста: по словам Лави, «лет ему около з6, хорошо сложен, умом гибок и проницателен, легко раскрывает секреты, свои и чужие, чрезмерно охоч до женского пола, чувствителен к лести и не брезгует вином».

В самом начале января 1715 г. (т.е. как раз одновременно с Лави) барон, наконец, появился в Санкт-Петербурге. «Уже два месяца есть, как здесь обретаюсь с великим повседневным иждивением», жалуется он в письме Петру от 2 марта{98}. Джордж Маккензи, английский дипломатический представитель в России в 1714-1715 гг., сообщал своему правительству 21 января (по старому стилю), что Сент-Илер «прибыл около трех недель назад <...> из Вены»{99}. Характерно, что Маккензи описывает барона весьма положительно. Он знает о его предыстории: для него это человек, «известный в Англии» тем, что он «спас, как он говорит, наши войска» в Португалии. Бросается в глаза и указание на самого Сент-Илера как на источник информации («как он говорит»), и отсылка к предполагаемой битве, в которой британские войска должны были быть напрасно «принесены в жертву», чтобы замести следы тайных переговоров с неприятелем, — деталь, которая появилась в публикации Буайе. Сам француз, таким образом, не скрывает от дипломата, что нынешний Сент-Илер и тот Халлер, о котором писали в британской прессе, это один и тот же человек: предыдущий этап биографии не обнуляется, а встраивается в новую версию его жизни. Маккензи известно также и о прошлой службе барона в Неаполе, «когда я последний раз был в Италии, около двух лет назад»: двусмысленная фраза, которую можно понять и в том смысле, что дипломат лично встречал там Сент-Илера.

По мнению Маккензи, барон вполне подходил для ожидающей его в России должности («he is a person of good parts for this employ») не только благодаря приобретенному им в Италии опыту, но и именно потому, что он был плодовитым прожектером — склонность к производству проектов описывается здесь как положительная черта. Сомнений в способности француза реализовать проекты, связанные с военно-морским управлением, у Маккензи не возникало, поскольку барон вырос в портовом Тулоне: это обстоятельство подается как важный, даже ключевой элемент его квалификации («he is fertile and capable of projects of this nature, for which he was bred up in Toulon, his native country»). Как следует из донесения, Сент-Илер явился в Россию не по собственной инициативе, а именно «по приказу царя», для того чтобы «учредить (regulate) его арсенал и морские склады». Ожидалось, что он будет назначен «суперинтендантом» с окладом в 4000 рублей, и «сноровка и расчетливость (facility and economy)», с которыми барон взялся за дело, уже производят благоприятное впечатление на царя. Следует полагать, впрочем, что обо всем этом дипломат узнал от самого барона, который «часто бывает» у Маккензи.