Французский дьявол

Я оставляю усталого жеребца на попечение конюхов, на прощание ласково глажу его по шее, конь воротит морду в сторону, глаза недовольные, на меня косится с отвращением. Счастье, что это не верблюд, а то быть бы мне оплеванным с ног до головы. Последние три дня я гнал его не жалеючи, ведь каждая минута на счету, просто чудо, что чалый не пал.

Не успеваю я сделать и пары десятков шагов, как монах, вынырнувший из дверей аббатства, властно манит к себе.

— Секретарь господина аббата желает немедленно вас видеть, брат Робер, — заявляет он.

Я поджимаю губы, но послушно киваю. Похоже, часовым у ворот приказали сразу же докладывать, как только прибудет любой из членов нашего отряда.

С досадой я оглядываю измятый, грязный, пропахший дымом наряд, давно не чищенные сапоги со сбитыми каблуками. Что ж, предстану пред ясные очи наставника как есть, неумытым и нечесаным.

Как обычно, наставник ожидает меня в собственном кабинете. Быстро оглядевшись, я незаметно вздыхаю. За три года, прошедших с первого моего появления в аббатстве, тут ничего не изменилось. Какие бы страсти ни бушевали снаружи, в кабинете отца Бартимеуса сохраняется маленький оазис тишины и спокойствия.

Встретив испытующий взгляд наставника, я отрицательно качаю головой.

— Выйди, — сухо приказывает отец Бартимеус монаху, который привел меня сюда, и, подождав, пока за ним закроется дверь, нетерпеливо добавляет: — Присядь и рассказывай.

— Разрешите один глоток вина, — сиплю я перехваченным голосом. — Сегодня я выехал на рассвете, и за весь день ни крошки во рту не было, зато пыли наглотался вволю.

Отец Бартимеус дергает за витой шнур, свисающий со стены рядом с его столом, один из монахов — охранителей тут же просовывает голову в дверь.

— Прикажи доставить сюда бутыль вина и обед для брата Робера, — говорит наставник.

Монах безмолвно испаряется, буквально через пять минут он возвращается с серебряным подносом, сплошь уставленным тарелками. Верно говорят, что голод — лучшая приправа. На то, чтобы расправиться с содержимым подноса, мне хватает пяти минут, я даже вкуса толком не распробовал.

— Теперь докладывай, — заявляет наставник. Все это время он молча сидел за столом, то и дело поглядывая на меня из-под полуопущенных век.

— На седьмой день пути, когда мы вошли в Ла-Манш, среди ночи нас атаковал корабль неизвестной государственной принадлежности. Двумя пушечными залпами он уничтожил «Святой Антоний», кроме меня, спаслись всего четверо воинов — францисканцев, — начинаю я.

Я докладываю все по порядку, пересказываю случившееся в мельчайших деталях, как учили. Наставник слушает молча, в какой-то момент он пододвигает поближе массивную бронзовую чернильницу, гусиное перо еле слышно скрипит по бумаге, исписанные листы ложатся в стопку один за другим. Закончив рассказ, я замолкаю, наставник не торопясь раскладывает перед собой заметки и начинает внимательно изучать.

Рассказ мой неполон. Как и обещал, я не упоминаю имени Ричарда Йорка и не сообщаю об открытии, сделанном мною в церкви Святой Анны в Ла-Рошели. Отец Бартимеус просто не примет моих выводов, прежде всего он задаст простой вопрос: а откуда лично мне известно, как выглядят люди и животные в далекой-далекой стране за океаном? Не рассказывать же ему про мою жизнь в двадцать первом веке, эдак недолго и на цепь угодить или, того хуже, в цепкие руки экзорцистов. Им только дай поизгонять нечистого, кашпировские недоделанные.

— Значит, кроме тебя никто не спасся, — резюмирует наставник.

— Мне пришлось убить сьера Габриэля, — отвечаю я прямо. — Потому что иначе он убил бы меня.

— И в Лондоне ты тоже не побывал, даже не пытался, — продолжает отец Бартимеус ровным голосом.

— Меня гнали, как дикого зверя, — пожимаю я плечами. — И уйти удалось только чудом.

— Хорошо, — задумчиво говорит наставник, он упорно смотрит вниз, на записи, лежащие на столе. — Я сам доложу обо всем господину аббату. Иди приведи себя в порядок, думаю, что позже господин Гаспар де Ортон пригласит тебя на беседу, — нахмурившись, он добавляет: — И вот еще что, никому не говори про Орден Золотых Розенкрейцеров, добытые тобой сведения нуждаются в тщательной перепроверке.

— Я вообще никому ничего не собирался рассказывать, — говорю я холодно. — А теперь, если разрешите…

— Да-да, иди. — Отец Бартимеус наконец поднимает глаза, и я с изумлением вижу на его лице виноватую улыбку. — Не вини себя в провале миссии, ты тут ни при чем. И извини за сухость тона, я лично отбирал воинов для этого задания, их гибель лежит на моей совести.

Я выхожу пристыженный, глаза уставил в пол, хорошо, что отросшая борода закрывает покрасневшие щеки. Правильно говорят психологи, каждый человек отчего-то искренне считает, будто окружающим его людям больше всего на свете хочется пялиться на него да обсуждать его дела. Мол, что может быть в мире интереснее, чем ты сам. Разумеется, это полная чепуха! Каждый думает лишь о себе и озабочен своими собственными проблемами.