Французский дворянин

– Да? Ну, это мы еще увидим, – спокойно возразил я, нисколько не смущаясь ни угрозой, ни низким намеком, заключавшимся в его словах.

Ожидая именно этого, я уже приготовил ответ. Затем, поднеся два пальца к губам, я пронзительно свистнул и дважды громко позвал Мэньяна. Мне не пришлось звать его в третий раз. Не успел старшина оправиться от изумления, как на лестнице послышались тяжелые шаги: Мэньян, быстро сбежав по ступенькам, очутился около Брюля; последний, узнав его, произнес проклятие и невольно попятился. Смелые, самоуверенные манеры Мэньяна всегда носили отпечаток силы и бодрости, но на этот раз во всем его поведении был какой-то оттенок удали, что не замедлило произвести впечатление на присутствующих. Когда он стоял здесь, уставившись глазами на Брюля, мрачно улыбаясь и небрежно играя своим кинжалом, он показался мне недюжинным противником: я подумал, что во всем Блуа трудно было найти равного ему по силе и хладнокровию. Он переводил взор с одного на другого, пока не остановил его на моей особе. Парень поклонился мне как-то особенно ретиво и даже с оттенком гасконского хвастовства, которое было тут очень кстати. Я знал, как обращался с ним Рони, и насколько мог постарался следовать его примеру.

– Мэньян! – сказал я резким, повелительным тоном. – Сегодня я буду ночевать в другом месте. Когда я уйду, позовите ваших людей и прикажите им стеречь эту дверь. Если кто-нибудь будет пытаться проникнуть сюда силой, исполняйте ваш долг.

– Можете положиться на меня: все будет исполнено.

– Даже в том случае, если сам господин де Брюль очутится здесь.

– Слушаюсь!

– Вы должны оставаться на часах до завтрашнего утра, если де Брюль будет оставаться здесь. Если же он уйдет, вы получите приказания от лиц во внутренних комнатах и должны их исполнить беспрекословно.

– Ваше сиятельство, можете быть вполне спокойны, – ответил Мэньян, продолжая играть кинжалом.

Отпустив его кивком головы, я с улыбкой обернулся, чтобы взглянуть на Брюля. Я увидел, что, в ярости от этого неожиданного препятствия и от обиды за нанесенное оскорбление, он казался таким опечаленным, как только можно было желать. Но мне не хотелось расставаться с ним, не сказав на прощание новой колкости.

– Итак, это дело улажено, де Брюль, – сказал я ему самым любезным тоном. – Теперь могу пожелать вам спокойной ночи. Вы наверно удостоите меня завтра вашим посещением в Шаверни. Но только раньше мы велим Мэньяну заглянуть под мост.

ГЛАВА VIII Размышления

Не знаю презрение ли мое к Брюлю или высказанное мною предположение об исчезновении Вилькье подействовали на старшину-маршала, но только с той минуты, как мы вышли из моего дома, он относился ко мне с величайшей любезностью, позволил мне даже сохранить шпагу и приготовил особое помещение на ночь в караульне. Несмотря на поздний час, я не мог не отблагодарить его: я попросил у него позволения раздать немного денег лицам его свиты и пригласил его самого распить со мной бутылочку вина. Бутылочка немедленно была принесена за соответствующую плату, как это обыкновенно делается в подобных местах. Мы просидели за ней еще добрый час и разошлись вполне довольные друг другом.

Однако все треволнения дня, и в частности одно обстоятельство, на которое я раньше не обратил внимания, мешали мне спать больше, чем если бы меня поместили в самое душное и сырое из подземелий замка. Столько событий произошло в столь короткое время, что я не успел еще сообразить, куда же, наконец, стремлюсь и какая судьба ожидает меня. Поэтому, воспользовавшись удобной минутой, я постарался теперь возобновить в памяти все пережитое за этот день и почувствовал глубокое облегчение по поводу того, что все окончилось столь благополучно. Я питал полное доверие к Мэньяну и не сомневался, что Брюлю скоро надоест, если уже не надоело, продолжать бесполезную осаду. Самое большее через час (а теперь еще не было полуночи), королю будет предоставлена полная возможность спокойно отправиться домой: и поручение, возложенное на меня господином Рони, будет исполнено. Задача сообщить о решении его величества королю Наваррскому будет конечно возложена на Рамбулье или на кого-нибудь другого, равного ему по своему значению. Положим, ему же будет принадлежать вся честь за тот договор, который, как всем нам уже было известно, должен был наконец дать Франции продолжительный мир. Но сознание, что мне, такому ничтожеству, удалось оказать церкви и отечеству столь важную услугу, наполняло меня гордостью; и чувство это, как я с радостным трепетом впервые понял в эту ночь, доказывало, что в груди моей еще не совсем остыл юношеский пыл.