Французский палач

Казалось, будто жаждущий воздуха мир вдруг вздохнул. Такнелл шагнул вперед и за волосы снял голову Анны с плеч. Все глаза следили за тем, как она поднимается, и наконец кровь сильной струей брызнула на толпу. Тело повалилось набок, отрубленная рука упала к ногам Жана, а Такнелл, заливаясь слезами, охрипшим от горя голосом прокричал:

— Вот голова изменницы! Боже, храни короля!

Теперь толпа с криком рванулась вперед, а Жан наклонился, подхватил мешочек с деньгами и руку, сунул ее внутрь мешочка и поспешно завернул обезглавленное тело в свой плащ, крепко его перевязав. Он спрятал мешочек под палаческий фартук, вернул меч в ножны и ушел с эшафота, проталкиваясь между лощеными придворными и чинными дамами, которые, спеша намочить платки в крови мертвой королевы, превратились в рычащих зверей. Его уходу не мешали.

* * *

Действия Жана Ромбо остались почти незамеченными. Но теперь, раскачиваясь на виселице, Жан понимал, что одна пара глаз не следила за кровавым подъемом королевской головы. Одна пара глаз все-таки проследила за тем, как шестипалая кисть перекочевала в мешочек и под фартук, а потом последовала за ней до самого перекрестка дорог в долине Луары. И тут владелец этих зорких глаз оставил Жана умирать в клетке виселицы, где его единственной надеждой на спасение стала история, которую он только что рассказал безумцу при свете заходящей луны.

Глава 4. РЕШЕНИЕ

Жан рассказывал, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться. Теперь он наконец открыл их и постарался повернуть клетку так, чтобы увидеть расположившихся внизу слушателей.

— Эта жалкая тварь спит! — вскрикнул он, и у него перехватило дыхание.

Заново пережить такую историю — и напрасно? Столь слабая искра надежды теплилась в нем — и даже она теперь погасла.

«Я умру здесь. Моя клятва Анне Болейн нарушена».

Он в отчаянии смотрел на Фуггера. И тут Фуггер зашевелился. Резкое движение руки сшибло череп Феликса с кучи отбросов. По его телу стала распространяться дрожь, пока не затряслось все — руки, ноги, голова. Одним прыжком Фуггер вскочил на ноги и закружился. А изо рта у него рвались крики: слова на множестве разных языков, вопли, стоны, невнятица.

Ворон громко каркнул, взлетел и закружился над ними. Медленно, постепенно шум стал стихать, карканье мужчины и птицы смолкли, тряска успокоилась. Когда она сменилась дрожью, Фуггер вдруг прыгнул на клетку, просунул левую руку в прутья и закачался, устремив на Жана безумный взгляд.

— Кто тебе сказал? — взвизгнул он. — А? Ну же, ну же, говори: кто прислал тебя мучить меня, кто рассказал тебе мою жизнь, кто дал тебе в руки оружие против меня?

— Я не понимаю… — начал Жан, но Фуггер принялся с силой раскачивать клетку.

— Значит, ты видел! — заорал он. — Ты все увидел и придумал свою историю — так хитро! Признайся, и тебе будет легче: обещаю тебе скорый конец. Твоя история — сплошная ложь! Ложь, ложь!

— Мсье, — проговорил Жан как мог спокойно, — я ничего не знаю о твоей жизни. Я рассказал тебе правду о своей. Вот и все.

Фуггер еще покачался, пристально глядя на Жана, а потом воскликнул:

— Попробуй только сказать, что не знал об этом!

И он ткнул Жану в лицо свою правую руку. Она заканчивалась культей.

Для человека в клетке наступило мгновение выбора. Фуггер так близко от его затекших рук! Схватить, вывернуть, сделать больно, заставить его откачнуть клетку к перекладине, вынудить взять ключ. Уже в дюжине сражений решительность и готовность воспользоваться шансом — любым шансом! — помогали ему выжить.

«Ну же, — сказал себе Жан, — пользуйся и этим!»

И в этот миг нерешительности он вспомнил другое перерубленное запястье, и это воспоминание помогло ему разглядеть в глубине безумных, сверкающих в лунном свете глаз Фуггера ту же боль, ту же мольбу, что он видел всего неделю назад в лондонском Тауэре.

Жан медленно обхватил пальцами искореженную плоть и на секунду мягко удержал ее. Фуггер упал на спину, словно от удара, и снова застыл на куче. Он не шевелился, только по лицу у него струились слезы.

В долгом молчании, которое нарушал лишь плач Фуггера, Жан гадал, не упустил ли он свою единственную возможность выбраться на свободу. Довериться милосердию безумца? О чем он только думал! Его отнюдь не успокоило то, что приглушенный плач сменился хриплыми, резкими звуками, которые могли быть только смехом.

— О, Демон, милый! — смеялся Фуггер. — Это и впрямь такая хорошая история! И такая невероятная, что может быть только правдой!

И смех смолк — так же неожиданно, как и начался. Фуггер сел, вытер лицо грязным рукавом и сказал:

— Те люди, которые тебя сюда посадили. Они взяли руку королевы?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Здесь говорят, что в останках есть сила. Если это так, то в этой руке ее должно быть очень много.

— И кто ее украл?

— Ты уже сказал, что одного называли архиепископом. Она предупреждала меня, что найдутся те, кто захочет использовать ее после смерти в своих целях.

— Второй назвал его архиепископом. И это его очень разгневало. И я подумал: какие знатные гости! Вот тогда я и понял, что ты необыкновенный.