Французский палач

Кивок — и нож придвинулся к Жану. Он инстинктивно закрыл глаза, поднял голову и постарался думать о Тоскане, о Бекк. Он почувствовал, как жар приближается к его плоти.

В дверь робко постучали. Лезвие немного отодвинулось, и Жан открыл глаза. В дверях стоял Джованни. Управляющий не мог отвести взгляда от окровавленного человека, висящего на стене, — и забыл то, ради чего пришел.

— Ну, дурень? — зарычал на него Генрих.

— Та… та… танцовщица пришла, ми… милорд.

—  Какая еще танцовщица? А! А, да. — Чибо повернулся к Генриху. — Джованни уверяет, что отыскал какую-то итальянскую шлюху, которая исполнит мне танец Саломеи с семью покрывалами, а потом меня удовлетворит. Ну что ж, придется ей подождать. Думаю, мы скоро освободимся. — Он замолчал. Джованни неохотно повернулся, чтобы уйти, а нож снова начал приближаться к Жану. — Нет, подождите! — Покрасневшие губы улыбнулись. — Я забыл, Генрих. Растянутое удовольствие бывает вдвое острее. То же самое относится и к боли. Давай оставим нашего друга здесь. Пусть он еще какое-то время предвкушает свои последние муки. Его смерть станет слаще после того, как я испытаю… как бы это выразиться?.. маленькую смерть, которую даст мне эта шлюха. И поскольку Франчетто ушел в ночь со своими людьми, мне даже не придется ею делиться. Разве только тебе самому захочется, милый Генрих?

Немец напряженно выпрямился и отошел, чтобы вернуть нож на уголья.

— Я буду охранять вас, милорд, как всегда. И только.

— Право, Генрих! Неужели ты так никогда и не поймешь? Наслаждение и боль, друг мой. Наслаждение и боль.

Они оставили жаровню, и маленькая камера нагрелась. Впервые за долгий срок Жан чувствовал тепло. Он не мог сказать, как долго мерз. Просто радовался теплому воздуху. И свету. На стены падали тени, и его товарищи были рады устроиться там и ждать его смерти.

* * *

Хакон не мог не глазеть на нее. Прорези маски уменьшили ему поле зрения, так что для того, чтобы разглядеть ее целиком, ему приходилось поворачивать голову из стороны в сторону.

Ее! Вот к чему трудно было привыкнуть. Это был все тот же человек, на которого он смотрел тысячи раз. И в то же время — совершенно другой. Как он мог не заметить, что Бекк — женщина? И притом очаровательная: с небольшой, красивой грудью, тонкой талией и чертами лица, которые в свете ее женственности стали казаться довольно приятными. Не то чтобы он сейчас мог их разглядеть. Они были скрыты под покрывалом розового цвета. Покровы не скрывали ее целиком, они намекали на то, что будет открыто. По одному на каждую грудь, по одному на ногу, нечто вроде юбки на бедрах. Под ними он мог различить более темный лоскут, который лежал над средоточием ее женственности, удерживаемый на месте туго натянутым шелковым шнуром. Седьмой покров.

Ему следует отвернуться. Черные волосы его парика выбивались из-под маски палача, вызывая зуд везде, где прикасались к телу. Бекк сказала, что это поможет ему остаться неузнанным. Пока что это только сильно его раздражало. Он энергично почесался. Его заставили оставить топор в коридоре за дверью, иначе у него были бы заняты руки.

— Прекрати! — зашипела на него Бекк. — Ты похож на медведя на пасеке. Тебе положено оставаться незаметным. Никто не будет смотреть на меня, если ты начнешь исполнять пляску святого Витта.

— Ну, в твоем-то парике блох нет! — прошипел он в ответ, продолжая чесаться.

Бекк вздохнула и переменила позу, выставив вперед ногу так, чтобы из-под шелка выглянула босая стопа. Шелк был в остатках, но все равно на него ушел почти весь аванс Джованни, а материи едва хватило на костюм. Бекк всегда плохо разбиралась в женских нарядах, но, судя по похотливой, а потом и смущенной улыбке Хакона, на этот раз получилось. И тем не менее пока она ждала в этой тесной холодной комнате, тот порыв, который увлекал ее вперед, внезапно исчез, сменившись сомнениями и страхом.

Она неуверенно повернулась, подняв бубен и ударив им о колено. На полукруглую основу была туго натянута кожа, которая вместе с мелкими металлическими звеньями должна была служить единственным аккомпанементом ее танцу — если не считать звона крошечных колокольчиков, закрепленных у нее на лодыжках. Движение получилось неловким, неумелым, совершенно не влекущим, а ведь ей надо быть такой чарующей, как никакому мужчине даже не грезилось! С чего она решила, что способна на такое? Потому что у нее хорошо получались танцы ее народа? Их па были очень сдержанными, а глаза при этом скромно опускались вниз.

Из-за двери послышались голоса. А потом дверь распахнулась, и все мысли о танцах исчезли от потрясенного понимания, что она оказалась в одной комнате со своим врагом. Она инстинктивно потянулась к оружию, которого при ней не было. Бекк увидела, что Хакон перестал чесаться и рука его опустилась вниз, а пальцы зашевелились в поисках топорища.