Французский поцелуй (Императрица Елизавета Петровна)

Елизавета любила говорить, что русский чиновник для нее куда любезнее немца. Однако те наивные люди, которые думали, что Россией после низложения немцев Бирона, Миниха, Остермана и Левенвольде будут управлять исключительно русские министры, ошибались. То есть русскими-то они были русскими, и фамилии носили звучные, древние, прославленные: Бестужев-Рюмин, Воронцов, Олсуфьев, Волков, – однако все эти министры фактически были на содержании иностранных дворов или по крайности получали разнообразные подношения – не в меньших размерах, чем свергнутые ими немцы.

Алексей Петрович Бестужев-Рюмин кичился своей неподкупностью и умел заставить поверить в нее, сваливая грехи с больной головы на здоровую (к примеру, он убедил императрицу, что Лесток получает пенсион и от Франции, что было чистой правдой, и от Пруссии, что не имело под собой никаких оснований). Однако за активную поддержку Англии (Россия пообещала предоставить в ее распоряжение армию в 55 тысяч человек) и подписание союзного договора с этой страной он получил десять тысяч фунтов стерлингов, Олсуфьев – полторы тысячи дукатов, и еще ему был обещан пенсион. Это – поверх той сотни тысяч фунтов стерлингов, которую ежегодно обещала Англия платить России. Подчеркнем – обещала… К тому же Бестужев клянчил у английского короля еще и годичный пенсион в две с половиной тысячи фунтов, обязуясь работать в пользу «владычицы морей». Посол Англии в России сэр Уильямс Гембори писал в Сент-Джеймсский дворец: «Надобно дать ему, так как он чистосердечно служит в пользу нашего короля». Впрочем, глядя на замкнутого, надменного Бестужева, никто ничего такого и заподозрить не мог!

В отличие от Бестужева, Воронцов не делал вида, будто он святее папы римского. С чуточку смущенным выражением своего красивого смуглого лица он смирялся перед слабостями своей натуры. Еще в 1746 году, когда Бестужев прибрал к рукам всю политику России, свалив и Лестока, и Шетарди и на время отставив Воронцова, оный взял отпуск и объехал всю Европу. Побывал Михаил Илларионович и в Париже, удивив сей город халатом, подбитым пухом из сибирских гусей, а заодно сведя знакомство с некоторыми министрами французского двора, а также принцем де Конти. Когда мадам Помпадур великодушно взяла на себя управление владениями Людовика XV, она разузнала о профранцузских настроениях русского вице-канцлера и прониклась к нему симпатией. Задумав меблировать заново свой дом, она продала старую мебель королю – с немалой для себя выгодой, а Людовик, по наущению фаворитки, отправил сию обстановку в Петербург – графу Воронцову. Обставлено сие было как дар от мадам Помпадур, и Воронцов теперь чувствовал себя весьма обязанным бывшей мадемуазель Жанне-Антуанетте Пуассон[6] и всячески стремился обратить взоры Елизаветы в сторону Франции. Однако Бестужев постоянно стоял на его пути! Как правило, Воронцов, столкнувшись в приемной императрицы со своим недругом (и недругом Франции), надувался как мышь на крупу и уходил пожаловаться фавориту Елизаветы, камергеру Ивану Шувалову, который тоже обожал все французское.

Однако если тот обладал достаточной властью над сердцем (а еще большей – над телом!) государыни, то никак не был властен над ее легкомысленной головой. Бестужев же достиг полной власти в России вовсе не потому, что императрица его любила или находила удовольствие в беседах с ним, нет! – а потому, что в одночасье снимал с Елизаветы все бремя государственных забот, давая возможность не касаться никаких дел. Поэтому внушить Елизавете мысль о том, что надобно принимать сторону Франции, Иван Шувалов никак не мог. Как, впрочем, и его брат Петр Шувалов, тоже стремившийся к русско-французскому альянсу. Дело в том, что Петр Иванович именно в это время добивался откупа на табачную монополию и рассчитывал, что именно Франция станет его рынком сбыта.

Между тем граф Воронцов, понукаемый французским посланником и собственным чувством долга (у него были свои понятия о чести!), чуть не рыдал, пытаясь добиться серьезного разговора с подругой юношеских лет. Однако понимал, что необходимы какие-то весьма серьезные доводы в пользу русско-французского союза: более серьезные, чем даже государственная необходимость!

И вот сегодня этот довод у Воронцова появился. Появился и человек, который этот довод представит. Именно поэтому граф Михаил Илларионович выплясывал у Елизаветиной двери, дрожа от нетерпения, и едва сдерживался, чтобы не поглядывать на настороженного Бестужева покровительственно и даже с насмешкой. Прежние приезжие из Франции задерживались по приказу канцлера еще на границе, а единственный прорвавшийся в Петербург агент по имени Мейссонье де Валькруассан был отправлен в Шлиссельбург. Но агенту, который прибыл нынче… этому, вернее, этой должно повезти! Вице-канцлер чуял победу!

И, забегая вперед, можно сказать, что чуй его не обманул.

В пути от Парижа до Санкт-Петербурга, 1755 год

– Знаете, что мне сказали на рудниках, м… э-э, мадемуазель? – спросил Макензи Дуглас.