Французский роман

Закон грозит наркоману заключением до года, независимо от того, в чем именно состоит его вина: курил косяк, нюхал дорожку, глотал колеса или кололся. Даже Поэт пал духом, испугавшись сурового наказания (дилер Бегбедера — это серьезно). Он страшно казнится:

— Это я во всем виноват, козел я, ты меня прости.

— Заткнись, при чем тут ты?

— При том, что я — причина падения, которого не хватало в твоей судьбе. «И горе тем, кого минует горе…»

— Это твое? — Да.

— Можно вставить в книжку?

— Бери.

Взял.

Я уже был не в состоянии различить, что мне причиняет больше всего страданий: усталость, гнев, клаустрофобия, неудобства, стыд или добавившийся к ним страх. Сам себе я казался уродливой бородатой горгульей, с вонючей пастью, с выпученными от ужаса мертвыми глазами, и кто-то колотил и колотил дубиной мне по голове. Подступала ночь: она стала самой длинной в моей жизни. Я думал, что кошмару конец, но он лишь начинался. В ту секунду, как за мной закрылась железная дверь, живот стянуло узлом, и я обратился в тень себя прежнего, в раба, в заживо похороненного дикаря; теперь меня, бледного, покорного, онемевшего и отупевшего, со скованными за спиной руками, будут швырять с места на место как неодушевленный предмет. Торжественно заявляю: в тот вечер люди, которым я ничего плохого не сделал, решили лишить меня человеческого облика, и это им удалось. Они запихнули в свой белый грузовик дитя; они отправили на бойню агнца.

Глава 30 Пресыщенные дети

Развод все множит на два: две квартиры, два Рождества, две спальни, двойное существование. Впрочем, меня самого это событие словно бы разделило надвое: я стал полупансионером, полувзрослым, полуребенком, в общем, получеловеком. Расставание раскидало родителей по двум далеким одна от другой вселенным: папа вернулся к эксцентричным буржуа, мама — к разорившимся аристократам. Мне кажется, судьбу моих родителей лучше всего иллюстрирует прием, примененный в сериале «Дружески ваш», который начали показывать по каналу ORTF в 1972 году. Это так называемый полиэкран: он делится на две части по вертикали. Справа мы видим лорда Бретта Синклера — английского аристократа, изысканного сноба с шейным платком (это моя мать в исполнении Роджера Мура); слева — Дэнни Уайльда, выскочку-америкашку, игрока, бесцеремонного и насмешливого (это мой отец, его играет Тони Кертис). В шикарной отцовской квартире было просторно, там имелся повар, он же шофер, калейдоскопом крутились девицы, и одиночество вовсе не казалось тоскливым, хотя это все же было одиночество.

У матери мы жили тесно, впритирку, зато жизнь была теплее, потому что это была настоящая жизнь, обыденная, с любящей матерью, вынужденной заменить мужчину в доме. Их развод научил меня замыкаться в себе и вести двойную жизнь, развил природную способность хитрить и всюду поспевать. Никогда не говорить про папу при маме, а про маму — при папе. Ни в коем случае не сравнивать их. Мама взяла телевизор напрокат, папа — купил. Отец высаживал нас возле дома номер 22 по улице Месье-Ле-Пренс, чтобы, не дай бог, не столкнуться с матерью. Мы как угорелые неслись вверх по лестнице, звонили в дверь, бежали в гостиную и из окна махали отцу рукой — знак, что мы благополучно добрались. В пятидесяти квадратных метрах можно быть таким же счастливым, как и в трехэтажной квартире, которая в пять раз больше. Делать вид, будто все хорошо, потому что, как любила повторять мама, «нам крупно повезло, например, по сравнению с эфиопскими детьми». Это правда: если животы у нас раздувались, то не от голода, а от шоколадных эклеров. Глаза были не в прилипчивых мухах, а в очках. Когда на мессе в школе Боссюэ я молился за маленьких эфиопов, то главным образом потому, что боялся такой же участи.

Ни в коем случае не намерен давать моральную оценку родительскому разводу — хотя бы потому, что сам заставил свое чадо через это пройти. Может, хватит уже отрицать, что изменившийся жизненный уклад оказывает влияние на детей? Новая норма — это иметь два дома, четверых родителей (как минимум), любить людей, не любящих друг друга, существовать под страхом разрыва, порой утешать взрослых и постоянно выслушивать две версии одного и того же события — как судья на процессе.

В 1972 году детей разведенных родителей накрыла волна современного эпикурейства; если первое Освобождение (1945) подготовило почву для религии комфорта, то второе (1968) воспитало жадных и ненасытных искателей наслаждения. А у потомков этих дважды освобожденных взрослых сам собой развился страх перед свободой. Таким образом, дети разведенных родителей образца семидесятых все без исключения:

— нищеброды, изображающие беспечность;

— зануды, притворяющиеся праздными гуляками;

— романтики, желающие казаться пресыщенными;

— глубоко ранимые натуры, лезущие из кожи вон, лишь бы выглядеть равнодушными;

— параноики, выдающие себя за бунтарей;

— ни богу свечка, ни черту кочерга.