Французский роман

Я видел все: и трехколесный велосипед, на котором катался по квадратной прихожей в Нейи, и двухэтажную квартиру в Шестнадцатом округе, где я узнал о смерти де Голля и впервые попробовал черешни, и драки с братом за синюю подставку для яиц и ложку с острым черенком, и большую коробку разноцветных фломастеров «Каран д’Аш» для разукрашивания обоев в спальне, и пластинку на 33 оборота с «Маленьким принцем» в исполнении Жерара Филиппа (я долго думал, что именно в честь этого принца назвали нашу улицу), и первый гамбургер в «Макдоналдсе» на углу Месье-Ле-Пренс и бульвара Сен-Мишель, впоследствии лишенном лицензии и переименованном в «О’Китч», и заводные машинки «Matchbox», запускаемые по коридору и бесившие своим шумом нижних соседей, и клуб «Микки» с Матье Кокто на большом пляже в Гетари, где месье Ренбур заставлял нас хором петь: «Мы утята, мы утята, мы задорные утята, как у маленьких утят глазки весело блестят», и мультяшного мишку Коларголя, распевавшего «до-ре-ми-фа-соль», и бассейн отеля «Лютеция», куда нас каждую неделю водил учитель физкультуры из школы Боссюэ (теперь там одежная лавка), и «У мамы-дельфина и папы-дельфина росли под водой два дельфинчика-сына», и настольную игру «Тысяча миль» на вилле «Патракенея» в дождливую погоду, и ставни, хлопавшие о белые стены, когда поднимался ветер, и автомат, выдававший леденцы в голубом пластмассовом цилиндрике с головой морячка Папая (забравшись с головой под одеяло, я откручивал голову и извлекал безвкусную конфету, а за окном бушевала гроза), и моего плюшевого бобренка, привезенного из парка Иосемити и однажды загоревшегося от лампы у меня на ночном столике, и отца, рассердившегося на нас с Шарлем за то, что мы бросились открывать наборы для фокусов, которые он нам подарил, и совершенно забыли помахать ему рукой из окна в подтверждение того, что благополучно добрались до дома, и сорока-пятку «Get down»[93] Гилберта О’Салливана в замке Элиас, в гостях у Анри де ла Селла, и время, когда кресла и светильники напоминали шары, и сливочные ириски, и тот день, когда я видел Сартра обедающим в одиночестве в «Бальзаре», и рекламу бюстгальтеров «Pleytex» перед вечерними шестичасовыми новостями («Куда я его задевала? Ах да, он же на мне!»), и сериал «Дактари» с косоглазым львом Кларенсом, и рекламу итальянской обуви («Решили переобуться? Переобувайтесь в «Келтон»!), и картонные пакеты со сгущенкой «Нестле» в холодильнике шале в Вербье, и толстого педофила с верхнего этажа на улице Планш, приглашавшего меня в гости, в свою так называемую комнату для прислуги, и сулившего мне целую кучу фруктовых конфет… Э-э… Постойте-ка… Что же я ему ответил?*

Что за дурацкая идея — эти комнаты для прислуги? Насколько я любил мусоропровод в доме на улице Планш — бросал в него кусочки сахара и орехи и слушал, как они гремят, — настолько же ненавидел конурки под самой крышей, на восьмом этаже, куда вела черная лестница. Эти два крохотных помещения служили нам, мелюзге, игровыми комнатами и хранилищем наших чердачных секретов. Шарль обжег там руку, ставя с приятелем научный опыт с горючим спиртом (опыт подтвердил, что горючий спирт действительно горит). Ну а я, поднимаясь туда, частенько сталкивался с толстым дядькой, который отпускал комплименты моей шелковистой шевелюре, одновременно теребя свое хозяйство. Я ни разу не поддался уговорам этого жирного извращенца. К счастью, он мне совсем не нравился, не то быть бы мне сегодня Марком Дютру[94].

Глава 36 День, когда я разбил своей матери сердце

— Целую, золотко.

— Мама, мне сорок два года! Может, хватит уже называть меня золотком?

— Ну, прости, Фредерик. Действительно, звучит странно. Не знаю, что на меня нашло. Ты уж не сердись…

— Да я не сержусь, что ты, мам. Это я так…

Мать не видит, что ее сын стареет, особенно если он отказывается взрослеть. В месячном возрасте я приохотился целовать маму в шейку. Когда мне исполнилось тринадцать, мать намекнула, что, наверное, пора мне перестать прыгать в их с отчимом постель и ласкаться к ней. Помню еще один день, когда она отмела мои поползновения. Мы тогда смотрели по телевизору картину «Порок сердца» Луи Маля — это история одного парня, который спал со своей матерью. Я в пижаме сидел рядом с мамой; в правом нижнем углу экрана светился белый прямоугольник[95]; мы оба пребывали в немом замешательстве. Настало время ей превратиться в такую же женщину, как все прочие, — женщину, которая не желает, чтобы я ее целовал. До того утра в постели на улице Планш мать, объяснившая, что я уже слишком большой, чтобы так лизаться, оставалась единственной, кто принимал от меня излияния нежности. Никого на свете я не целовал столько, сколько ее. Тринадцать лет беспрестанной ласки: ни одна другая женщина так и не смогла побить этот рекорд. Я и сегодня уйму времени провожу, прильнув к длинным, душистым и нежным женским шейкам. По мне — они лучшее, что есть на земле.