Французский сезон Катеньки Арсаньевой

Господин Шамаев был осужден за многочисленные убийства, на его совести, как выяснилось в ходе следствия, помимо Лобанова и Карла Ивановича было еще несколько невинных жизней.

Человеком он оказался жестоким и смелым до безрассудства. Одно из двух: или действительно верил в божественность Лобановой и по этой причине ничего не боялся, или у него, как говорится были не все дома. А скорее – и то и другое. Некоторые его поступки свидетельствуют именно об этом. Это он, как выяснилось, приносил мне в дом письмо с угрозами, хотя в этом не было никакой необходимости, и даже подписался, как оказалось, своей обычной росписью. Абсолютно бессмысленный жест с точки зрения нормального человека, хотя если служишь божественной женщине…

Если он действительно считал ее Богородицей, то, наверное, сильно удивился, когда его приговорили к пожизненным каторжным работам. Хотя и там, как мне стало известно несколько лет спустя, он благодаря своим действительно глубоким профессиональным познаниям сумел обеспечить себе довольно сносное существование, пользуя чудесными снадобьями не только каторжников, но и местное начальство, чем заслужил себе от него некоторые поблажки. Как бы то ни было, хорошо уже то, что теперь он никого не убивает, а занимается добрым делом, облегчая жизнь окружающим его людям, пусть даже преступникам, их тоже кому-то нужно лечить.

Самой же Лобановой не стало уже через неделю после ареста. Она не смогла пережить очередного краха, сразу же после ареста впала в беспамятство и однажды ночью с жуткими воплями отошла в мир иной, не успев дать ни одного показания.

Полагаю, что Петр Анатольевич был прав, считая, что она и до того была не совсем здорова, и не только в отношении психики. К этому выводу он пришел моментально, как только увидел ее в часовне и даже называл мне потом диагноз, да я позабыла. Собственно говоря, он всех этих людей считал в той или иной степени ненормальными. Но Лобанову в этом ряду выделял особо. А любое серьезное заболевание рано или поздно приводит к летальному исходу.

Так или иначе, но она отдала душу… кому отдают душу подобные ей создания, честно говоря, не знаю. Вряд ли Богу… Но это опять же вопрос теологический, поэтому снова переадрессую его специалистам.

По-моему, на этот раз действительно все.

Осталось только ответить на вопрос внимательного читателя: «А как же Шурочка могла увидеть господина Дюма на одной из саратовских улиц задолго до его действительного там появления?»

Не знаю. Может быть, увидела, потому что очень этого хотела, а может быть…

Мне рассказывали, что не менее знаменитый Гете однажды повстречал на улице самого себя. С этими знаменитостями вечно происходят какие-нибудь загадочные истории. А господин Дюма рассказывал про себя и не такое. Так что объяснять не берусь, рассказала все со мной произошедшее и облегчила душу, как говорили древние. А объясняют пусть те, у кого есть на то желание и возможности.

* * *

Этими словами заканчивается рукопись третьего и далеко не последнего романа Екатерины Алексеевны Арсаньевой…

Перечитав ее несколько раз, я пришел к выводу, что именно эту книгу она не собиралась публиковать никогда. Может быть, я и ошибаюсь, но мне так кажется. Хотя бы потому, что вряд ли какой-то издатель в то время рискнул бы напечатать нечто подобное. Кроме того, рассказывать о себе такие вещи…

Повторяю, может быть я ошибаюсь, но думаю, что это все-таки скорее своеобразный дневник, хоть и в форме романа. Хотя кто же теперь скажет наверняка? Тетушка моя была женщина решительная…

И в следующем романе вы в этом еще раз сможете убедиться, если ничто не помешает мне подготовить его к печати, на что я искренне надеюсь.

Так что – до новых встреч…