Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин

Я – его конкурент… Но это не подходит Баранову. Я считала его трусоватым, не очень-то способным на решительные поступки. Все-таки убить человека – это тоже поступок, как ни крути. А если все мои знания о жизни высосаны из пальца? Я – девушка, оторванная от жизни, как иногда говорила обо мне Света Чиж. И Паша иногда выдыхал с убийственной иронией – «неземная девушка». А Геня называла меня «нереальной».

Я ничего не знаю о людях, о правилах их игрищ, о психологии, о тугих узлах, где сплетаются денежные интересы, выгода… Я пыталась во всем этом разобраться, но у меня на руках было слишком мало козырных карт, и на ум мне ничего не пришло, кроме Баранова.

Он замешан в этом. Но является ли он главным заинтересованным лицом? От всех этих вопросов у меня разболелась голова, и я легла на кровать, одетая, лицом к двери. Внезапно я опомнилась, вскочила, бросилась к двери, закрыла ее и вновь опустилась на покрывало. Я не могу спать; меня всю колотит изнутри, и я не знаю, что делать. Больше всего угнетает меня именно это незнание. А еще – чувство, что меня оставили все, даже Паша, который скрыл от меня факт покупки им квартиры, хотя он не обязан был ставить меня в известность. Я ему – никто. «Неземная девушка», ставшая по воле случая его любовницей, секс с которой – немудреный и нехитрый – позволял ему отвлекаться от его насущных забот и проблем: от волгоградской тещи и жены-стервы, как говорила Света Чиж. А что я имею в результате этой… связи? Зачем она была мне нужна?

Но это не те вопросы, на которые мне нужно получить ответы в первую очередь. Не те. Мне надо подумать о другом – о том, кто хочет меня ликвидировать и что мне делать?

Мой лоб уже горит. Наверное, температура поднялась, вяло подумала я. Может быть, вызвать врача? Здесь же должен быть врач… Меня знобит, и я залезаю под одеяло, пытаясь согреться. Я лежу в позе эмбриона и чувствую, как холод пробирает меня насквозь. А если позвонить Валасьену? И что я ему скажу: «Меня хотят убить». И как он к этому отнесется? Я уже устроила ему истерику тогда, в Париже, и если я скажу ему еще и о своих подозрениях, он точно сочтет меня сумасшедшей, и тогда мне уже никак не оправдаться перед ним. Сумасшедшая русская с манией преследования! А мне не хочется, чтобы он так обо мне думал. И все же я не понимаю, почему это меня так волнует: разве мне не должно быть все равно – как и что обо мне подумает случайный знакомый, к которому я набивалась в гости? Я же не только чокнутая, но, похоже, еще и шлюха в его глазах – уже. Чокнутая шлюха. Несмотря на жуткий страх и на всю эту неопределенность, я смеюсь. Сначала тихо, неуверенно, а потом – во все горло. Я прекрасно понимаю, что у меня самая настоящая истерика, но не могу остановиться. Может быть, мне уже все равно, и я… устала бояться. Как говорила мне Геня: «Страх надо приручать, а потом вышвыривать его из головы. Долго бояться вредно, да и не нужно».

Я встаю, решительно откинув одеяло, и шлепаю в ванную. Там я включаю воду, попеременно то горячую, то холодную, меня бросает из объятий влажного липкого пара под струи изуверски-ледяного душа, и я постепенно прихожу в себя. Я стою под душем и яростно тру тело мочалкой, словно хочу содрать с себя кожу и под ней обнаружить другую – более грубую, прокопченную, даже не кожу, а шкурку.

Мне двадцать семь лет. Гени – нет. И я должна наконец взять свою жизнь в свои руки. Я должна сама отвечать за все: за собственное настроение, работу, интересы, романы, а теперь – еще и за собственную безопасность.

Я должна быть сильной, ловкой, смелой и хладнокровной. Сейчас я страшно жалею, что не записалась в свое время на какие-нибудь курсы восточных единоборств или, на худой конец, рукопашного боя. Сейчас мне бы это очень пригодилось. И еще – стрельба в тире…

Я очень многое упустила, даже не сумела вовремя поставить точку в своем романе с начальником, ненужном и обременительном. Но теперь все будет по-другому. И никто больше не сможет, не посмеет распоряжаться моей жизнью, временем и нервами без моего на то высочайшего соизволения! Я просто этого не допущу.

Мне кажется, что во мне просыпается Геня – молодая, отчаянная. Я всегда хотела походить на нее. Не на свою мать, осевшую во Владимире с алкашом-осветителем, или на отца, безвольного человека, которым каждый вертел как хотел, а именно на Геню, чье «да», равно как и «нет», всегда звучало предельно веско и бесповоротно.

Мне становится весело, и я громко пою какие-то старые песни. После часового пребывания в ванне я вылезаю из нее, накинув роскошный белый, как снег в Арктике, халат и определенно чувствую себя другим человеком.

Если надо начать жизнь снова, то сегодняшний вечер – самый подходящий для этого момент. Мне хочется курить, пить кофе и мартини…

Я решилась вызвать Валентину. Вместо нее трубку снял мужчина с глубоким звучным голосом:

– Алло?

– Алло!

– Вы говорите по-французски?

– Да.

– Пожалуйста, кофе, сигареты и коньяк в мою комнату, – в последний момент я заменяю мартини на коньяк.

– Что именно? Какие сигареты? Какой коньяк? Кофе с молоком или без?