И даже при отсутствии отца мать должна рассказать малышу о месте этого родителя, о его роли в жизни ребенка. Ее же роль сводится к тому, чтобы, даже несмотря на «его отстраненность (…), он присутствовал в рассказах матери» (21). Потому что единственное, что отличает язык от элементарного средства обмена информацией, от закодированных сигналов животных, – это его символическое значение, его уникальная возможность выразить в словах прошлое и будущее, представить здесь и сейчас отсутствующих или ушедших из жизни родственников, выразить в словах самые мимолетные эмоции. Дольто придавала большое значение знакомству ребенка с генеалогическим древом: он должен знать, к какой ветви относится, от кого произошел и где его истоки. И в наши дни даже в большей степени, чем во времена Дольто, мы ощущаем в этом необходимость ввиду «перекраивания» семей. Дать ребенку возможность определить свое место в череде предков, понять, откуда он родом, – это целая программа, которая может быть реализована только при условии формулирования, выражения в словах, как его роли, так и роли и места всех основателей клана, умерших или живых.
Все должно находить свое выражение в словах
Говорить о влиянии языка на детей – это значит прикоснуться вместе с Дольто к размышлениям, охватывающим широкий спектр проблем, и задать себе вопрос о том, какие ошибки чаще других встречаются в родительском поведении и почему следует воздерживаться от обидного молчания, жестов, слов, иногда принимающих вид насилия. А относительно того, что по праву принадлежит ребенку, что он обязан знать как свои пять пальцев, так это истоки своего происхождения, корни, имена и жизнь предков.
И родителям предстоит сообщить историю рода сыну или дочери, рассказать им эту захватывающую семейную эпопею, действующими лицами которой они также являются. Не предпринимать никаких шагов в этом направлении, замалчивать или опускать некоторые факты под предлогом защитить ребенка от суровостей жизни бесполезно и вредно, потому что семейная тайна все равно будет просачиваться, вызывая в нем болезненные сомнения, трагические предположения и отсылая его к собственным безумным домыслам. Что же касается Дольто, то для нее не было никаких табу и запретов, но с тех самых пор как она начала пропагандировать прозрачность любых тем для обсуждения с ребенком, стало ясно, насколько плохо ее поняли. И это недопонимание и сейчас еще продолжает оказывать на детей негативное влияние, за которое им приходится расплачиваться: извращенное истолкование родителями ее совета «говорить обо всем», который они скрупулезно и бездумно применяли как приказ к действию, причинило много неприятностей. И если замалчивание, отказ отвечать на вопрос пагубны для ребенка, то не меньший вред причинит и жестокость правды, когда говорят все.
И насилие в этом смысле над ребенком Дольто определяет так: «когда вообще ничего не говорят либо говорят не все» (22). И к вышесказанному она могла бы добавить: «когда говорят все», включая и то, что его не касается, что выходит за рамки его возраста, уровня его понимания и его личных интересов. И Дольто всегда подчеркивала, что, помимо понимания того, что с ребенком нужно разговаривать и знать, о чем говорить, следует для этого выбрать подходящий момент и соответствующую манеру общения, поскольку ответ должен быть точно адаптирован к вопросу ребенка в том виде, в каком он его сформулировал. Например, ответ на метафизический вопрос четырехлетнего малыша «Скажи, а где я был, когда еще не родился?» не требует лекции из курса биологии последнего класса гимназии. И если ему дать слишком много научной информации, все это может произвести эффект, обратный ожидаемому, и, может быть, предпочтительнее сказать ему, что еще до его зачатия родители полюбили друг друга, не вдаваясь, разумеется, в подробности и избегая ненужной терминологии. И такой ответ будет служить ему пищей для размышления до того момента, пока в его голове не созреет следующий вопрос.
Разговаривать с ребенком не означает говорить обо всем без исключения