Французы на северном полюсе

Едва волнение улеглось, как корпус корабля вновь жалобно застонал. Уснувшие было матросы, уже хорошо знавшие, что означают эти стоны, быстро вскочили. Вдалеке послышалось глухое ворчание. Корпус заскрипел и затрещал сильнее. Шум приближался и усиливался, раздавалось какое-то ледяное крещендо. Звуки напоминали глухие стоны морского прибоя, разбивающегося о каменистый берег. Корабль сдавливало все сильнее, льдины лопались со звуком, похожим на свист вырывающегося из клапана пара. Целый шквал душераздирающих звуков обрушился на моряков. Это был настоящий ураган, в котором чудились крики животных, завывания ветра в ложбине и пронзительный вой сирены, а иногда казалось, что это тысяча тяжело нагруженных повозок катится по плохо мощенной улице. Надо было обладать железными нервами, чтобы вынести этот адский концерт. В какой-то момент показалось, что давление льдов достигло максимума. Лед хрипел вокруг шхуны, но храбрый корабль стойко сопротивлялся. Еще некоторое время слышались какие-то бормотания, последние протесты взбунтовавшейся стихии, затем вновь все стихло.

Надолго ли?

ГЛАВА 9

Угнетающее влияние холода на людей.– Приготовления к встрече Нового года.– Заманчивая программа.

К двадцать третьему декабря солнце опустилось на четырнадцать с половиной градусов ниже горизонта, но раз в сутки все же озаряло землю. Появится – и тотчас исчезнет.

Зимовщикам этот отблеск служил как бы гранью между ночью и днем, был своего рода признаком жизни. Природа словно пыталась сбросить саван, приподнять уголок мрачной завесы.

Но двадцать четвертого числа не появился даже этот бледный, призрачный свет.

Царство льда будто сомкнулось с царством мрака. Холод сделался нестерпимым.

Хорошо еще, что не было ветра. Прозрачный воздух, казалось, застыл.

Четыре дня кряду столбик не поднимался выше отметки минус сорок шесть градусов и наконец замерз.

А ведь морозы со дня на день могли еще усилиться.

Что же тогда? Чем все это кончится?

Великий Боже!

Даже огонь как будто лишился своего тепла.

Раскаленный добела калорифер не мог в достаточной мере обогреть помещение. Не будь корабль основательно проконопачен и обшит войлоком, люди давно замерзли бы.

Стоило отворить дверь, как в нее врывалось облако пара, рассыпавшееся снежинками. Капелька воды на одежде тотчас превращалась в льдинку.

Пар шел буквально ото всего – от белья, от книг.

Мясо приходилось пилить и рубить как дерево. Дерево задубело. Самые острые пилы и топоры затупились. Стальные инструменты стали ломкими, как стекло. Хлеб превратился в камень, и жевать его было почти невозможно.

Даже курить стало трудно. От сухости воздуха табак превращался в пыль. Трубки то и дело гасли из-за слабой тяги. О сигаретах и говорить нечего – усы и бороды у курильщиков заиндевели.

Металлические вещи казались раскаленными, к ним невозможно было прикоснуться. Сливочное масло стало как булыжник, постное превратилось в лед, ром загустел словно сироп.

Утверждают, будто зной действует на человека расслабляюще, а холод закаляет и укрепляет. Смотря какой холод! Полярные морозы ведут к атонии. Дрожат и отвисают челюсти, заплетается язык, ослабевает слух, тяжелеет тело, человек погружается в состояние душевного и умственного оцепенения, ходит будто пьяный.

Зато Ужиук, этот дикарь, да эскимосские собаки чувствовали себя превосходно. Туземец пил и ел и как ни в чем не бывало разгуливал по морозу словно белый медведь.

Собаки, когда их выпускали, весело прыгали и валялись в снегу.

Чтобы поднять у матросов дух, капитан обязал их выполнять физические упражнения и старался как-то развлечь подчиненных. Увеличился рацион, а режим велено было соблюдать еще строже.

Стоило кому-нибудь из моряков пожаловаться на слабость и попросить, чтобы его освободили на время от работы, как де Амбрие ставил в пример повара Дюма. Тот не знал ни минуты отдыха и постоянно был на ногах: хлопотал у плиты, не выпуская изо рта трубки, рубил мясо, растапливал лед, готовил чай, охотился на медведей. Ложился последним, а вставал первым и всех будил, начиная с офицеров,

– Шесть часов, капитан! – громко кричал он.– Подъем! Эй, люди! Вставайте!

Матросы шумно зевали, но кок не оставлял их в покое:

– Вставайте же! Не то начну убирать постели!..

Все знали, что Тартарен может осуществить свою угрозу, и нехотя, ворча и ругаясь, вставали. Потом умывались и приступали к обычным занятиям.

Так проходил день за днем…

Наступило первое января 1888 года. День выдался прекрасный: темный и звездный.

Все поздравляли друг друга с Новым годом. Плюмован обратился к капитану с короткой, но очень складной речью, поклялся от себя и от всех товарищей в преданности и безусловном повиновении.

Тронутый его словами, де Амбрие пожал собравшимся руки, поблагодарил от всего сердца и сказал:

– Теперь, друзья, можете веселиться.

Праздник начался с двойной порции старого рома, матросы проглотили его как молоко – этому способствовал мороз.