Французы на Северном полюсе

Эта гора свежего мяса буквально завораживала его. Угиук все еще испытывал голод, к тому же пища, которой его кормили, была ему не по вкусу.

Глазки-щелочки эскимоса сверкали, как два бриллианта, рот с острыми, словно у моржа, клыками, был растянут до ушей, а щеки раздувались, как кузнечные мехи, когда он изображал, будто ждет мясо.

К туше с большим ножом подошел Дюма, намереваясь ее свежевать, но эскимос выхватил у него нож и стал так ловко орудовать им, что через несколько минут медведь был «раздет». Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, гренландец был очень проворным и во время работы что-то весело лепетал.

Одним взмахом ножа Угиук вспорол медведице брюхо, схватил печень, плюнул на нее, и, поморщившись, швырнул далеко за борт, чем немало огорчил Тартарена.

— Не мешайте ему! — сказал доктор. — Он правильно поступил. Печень белого медведя ядовита. Кстати, печень тюленя тоже.

В брюхе у медведицы было совершенно пусто, видимо, она давно ничего не ела.

Эскимос развеселился. Смеясь, он отрезал кишку у самого желудка, сунул в рот и начал заглатывать. Набив рот до отказа, Угиук ловко отсек кишку у самого рта, глотнул несколько раз и снова затолкал порцию кишок в рот. Таким образом, он проглотил почти все кишки и, очень довольный, с улыбкой похлопал себя по животу. Обжора съел, пожалуй, не меньше десяти килограммов сырого мяса, но, видимо, считал, что в его желудке еще осталось свободное место, совсем маленькое, для лакомого кусочка, так сказать, на десерт, и посему он оторвал большой кусок жира от медвежьего хребта, запихнул его себе в рот, старательно умяв пальцами.

Матросы во все глаза смотрели на Угиука. Сам Гаргантюа, большой любитель потрохов, наверняка подобным пиршеством был бы озадачен. Не удивлялись только матросы-китобои, им хорошо была известна вместительность гренландского желудка.

Но больше всех были поражены Летящее Перо и Дюма. Поглотить столько пищи за каких-то пять минут! Просто невероятно!

— Это не человек… это бездонная бочка… — бормотал кок. — Пропасть какая-то!

— Что скажешь, Дюма?

— Даже моя топка не всегда способна столько поглотить!

— А здесь человек! Ну и ну!

— Судя по всему, человек!

И, обратившись к эскимосу, вытиравшему о лицо жирные руки, Артур Форен сказал:

— Господин хороший! Как там тебя зовут… Хочешь, поедем со мной, когда вернемся, в мою страну? Я поведу тебя в дешевый парижский ресторанчик, и хозяин заплатит тебе большие деньги за то, что на тебя будут ходить глазеть.

Угиук заулыбался, будто понял, что сказал кочегар, и протянул ему свою огромную, блестевшую от жира ручищу.

Насытившись, эскимос отыскал свободное место между бухтами канатов, растянулся там, закрыл глаза и блаженно захрапел.

«Галлия» тем временем, продвигаясь на северо-запад, вошла в свободную воду и пересекла наконец залив Мелвилл.

Нельзя, впрочем, утверждать, что свободная вода была совершенно чистой ото льда. Но между льдинами то и дело встречались полыньи, а сами льдины уже подтаяли по краям. Немного севернее, видимо, начался ледоход: снег на льдинах местами исчез, и по ледяным полям текли тонкие струйки воды.

Вдали время от времени появлялись айсберги, с причудливыми, словно вылепленными из пластика, полупрозрачными фигурами на подтаявших вершинах. Теперь солнце больше не уходило за горизонт. Льды выглядели не так угрюмо, как зимой, в холодные темные дни. Ледяная пустыня словно ожила.

Между сверкающих льдин, размывая их, весело плескалось бирюзовое море.

Голубоватые айсберги и плывущие ледяные поля, местами покрытые снегом, удивительно четко вырисовывались на фоне ярко-синего неба.

Казалось, они шли совсем близко, перспектива как будто исчезла, настолько ярко светило солнце и был прозрачен воздух.

Эту симфонию голубого, синего и белого не в силах передать даже художник, у тех же, кто наблюдал ее впервые, она могла вызвать бурю восторга.

Кажущееся однообразие придавало картине особую прелесть, потому что все время что-то неуловимо, едва заметно менялось: то вдруг, перевернувшись и сверкнув на солнце, с плеском падала в воду огромная льдина. То появлялись на ледяном ковре тюлени, затевая в воде веселые игры. С южных зимовок летели на север стаи птиц, садились отдохнуть на льдины и, вспугнутые шумом проходившей шхуны, взлетали, продолжая свой путь.

Утки, гуси, гаги, мелкие перелетные птицы. Эти последние уже сменили свой зимний серый наряд на летний, пестрый и яркий.

От синего неба с причудливой формы облаками, бирюзовой воды и белых льдин возникало ощущение нереальности.

Восьмого июня «Галлия» подошла к траверзу[65] мыса Йорк[66], его скалистые берега, покрытые ледниками, отчетливо вырисовывались на горизонте.

Семьдесят пятая параллель осталась позади, и «Галлия» теперь находилась в полярных водах, простирающихся до пролива Смит.

Капитан надеялся за три дня дойти до мыса Александер, получившего известность после зимовки на нем экспедиции доктора Хейса в 1860 году.

Фьорду, в котором укрылся его корабль, Хейс дал название Порт-Туле (78°15' северной широты).